Николай Добронравов - Как молоды мы были

Нет без тревог ни сна, ни дня.
Где-то жалейка плачет…
Ты за любовь прости меня,
Я не могу иначе…

Я не боюсь обид и ссор,
В речку обида канет…
В небе любви такой простор —
Сердце мое не камень.

Ты заболеешь – я приду,
Боль разведу руками.
Все я сумею, все смогу —
Сердце мое не камень.

Я прилечу – ты мне скажи,
Бурю пройду и пламень.
Лишь не прощу холодной лжи —
Сердце мое не камень.

Видишь – звезда в ночи зажглась,
Шепчет сынишке сказку…
Только бездушье губит нас,
Лечат любовь да ласка.

Я растоплю кусочки льда
Сердцем своим горячим.
Буду любить тебя всегда —
Я не могу иначе…

Божественный век серенад!
Сочувствует небо влюбленным…
Притих очарованный сад.
Гитара звенит под балконом…
Как юный Ромео красив!
Вечерней зари позолота…
Какой незабвенный мотив!
Какие высокие ноты!
На воле поют соловьи, —
Не в душном корыте гарема.
Венеция – песня любви.
Милан – это вам не Сан-Ремо,
где в музыке явный прогресс.
От новшеств сих ахну и эхну.
Искусство сбежало с небес.
Ликует бездушное техно.
Возрос потолок децибел.
Любовь перешла на бульвары.
Интимный романс устарел.
Гогочут электрогитары.
Стиль нашей попсы хамоват.
А нежность давно упразднили.
Не слышно в наш век серенад, —
балконы в Москве застеклили.

Снова хищники делят добычу.
Снова выстрелы рядом слышны.
Снова новых стервятников кличат
на просторах Великой страны.

Край отеческий неузнаваем.
Погибает родительский дом.
Мы с тобою покоя не знаем.
Мы с тобою остались вдвоем…

Снова нас к обывателям тащат.
Только сердца ресурсы бедней.
Снова день для работы – пропащий…
Сколько в жизни потерянных дней!

Мы измучились. Сникли. Устали.
Но потерянных дней не вернуть.
Не доплыли мы.
Не дописали.
Ничего. Как-нибудь… Как-нибудь…

Все опасней вокруг. Все опасней.
Темнота настигает и днем.
И свое несогласье напрасно…
И напрасно поем мы живьем…

Мы на воле живем, как в неволе.
Трудно даже от горя вздохнуть.
Нет героев на главные роли.
Ничего… Как-нибудь… Как-нибудь…

Развлекают нас и растлевают.
Но с тобой не расстанемся мы.
Только жаль, что сердца остывают
от веселья, от этой чумы.

Сколько в песнях надуманной фальши.
Так навязчив их наглый прибой…
Нам уйти бы!
Подальше. Подальше.
Ничего. Я с тобой. Я с тобой.

Все разбито. Остались осколки
наших разнообразных Расей.
Голоса нашей юности смолкли.
Нету больше надежных друзей.

Измельчали великие реки
и уходит из классики суть.
И со мною осталась навеки
только ты, моя Нежная Грусть.

Мы с тобою пока еще пашем,
хоть дается нам все нелегко…
До нечаянной Радости нашей
словно в юности, – так далеко.

С каждым днем нам все горше и горше,
с каждым днем все трудней и трудней.
Только ты для меня все дороже,
все родней, все родней, все родней…

Гнусный век не попросит прощенья.
Не вздохнет, опечалившись, Русь.
Только ты для меня утешенье,
только ты, моя Нежная Грусть.

Наши птицы уже не летают.
Наши песни уже не звучат.
Даже правда дороги не знает…
Нет пути ни вперед, ни назад.

Ты сама понимаешь, родная:
перепутье – не истинный путь.
Ничего. Как-нибудь дохромаю…
Ничего. Как-нибудь… Как-нибудь…

Опадает, как ясень, стих.
Вышло время надежд моих.

Очень много сказать хотел,
ради песни на все готов.
Нет возможности. Есть предел.
Мало верных людей и слов.

Что останется после нас?
Чье ученье и чей рассказ?

Разве выскажешь гром, грозу,
этот воздух, и тьму, и свет?
Пел подснежник весну в лесу.
Слов у нас этой песни нет.

Так безумно тебя любил,
что сказать не хватило сил.

Драгоценна твоя слеза.
Что словесность в сравненье с ней?
Не уста говорят – глаза,
и мелодия слов сильней.

А потом… разве я герой?
С детства в сердце жила боязнь,
что казалось строфе порой —
шли слова из стихов на казнь.