Воду наливаю, наливаю…
А нести опять пустые вёдра.
Ты же говорил, что я живая.
А нашёл живее,
словно кто-то
и меня в себе примерил, —
дружно
за меня и счастье выпивая.
Пожалел.
Оставил только лужи.
Поклонись им.
В них – вода живая.
Между небом и землёй
только рифма – остров мой.
А иначе – нет мне места.
Сироте без дома тесно
быть и мёртвой,
и живой.
Мы будем с тобой
орфографией Бога
в ошибочном тексте земли.
А Бога не судят —
ни страстно,
ни строго.
Но страсти всё ж
приберегли…
Просто
ты.
Хочется одной лишь
п р о с т о т ы.
А не тех метафор суицида,
где уже давно умерший ты,
но ещё влюбляющий для вида
в жизнь свою других, – кому черты
мало, чтоб рисунок был прочитан.
Рот растворял слова и звуки,
и вот напиток тишины
мне лечит кровь, а чьи-то руки
её воруют – вплетены
в мои весенние деревья
из тонкой кожи голых вен.
Гляжу в себя – а вижу зверя.
Мне тычет в морду документ,
что, мол, имеет право тыкать
и быть со мной одно лицо.
А руки… руки чьи?!..
Интрига
всех подселённых
близнецов.
Швы не спасали старенький наряд.
Заплатки расползались после стирки.
Но скорости ещё благоволят
к убожеству костюмчика, – и нитки
пытаются заштопать душу вновь.
По узелкам подсчитывая раны.
И думая: когда ж, в конце концов,
по-честному?!..
Шик святости и срама…
Мы боимся правды и —
неправды.
Знания, которые войдут
навсегда… —
не вытащить обратно.
А терпеть их —
слишком горький труд.
За границей случайного слова
не осталось спасительных дел.
И молчание выкрадет снова
ключ от самых практичных идей.
За молчанием даже полезней
можно дело в себе отыскать.
Если выживем после болезни
и в слова не уткнёмся опять.
Воздух гладил вдох под кожей.
Много нежности внутри.
Но снаружи нежность строже
С чьим-то вдохом говорит.
Вроде воздух одинаков,
А усвоен – хуже нет.
Проще стало на бумаге
Разгадать чужой ответ.
Да и свой давно прозрачней
Без коверканных гримас.
Мой противник, мой приятель,
Кто понятливей из нас?..
Есть головы, которые малы
для замыслов
космического мозга.
Куда бы мне сбежать
или уплыть…
И просто жить…
Бродячая тоска
искала дом – иль будку.
Хотя бы уголок
вечернего тепла.
Но люди не хотят
тоску и на минутку
впустить – и отогреть.
Тогда она вошла
иначе… Через вдох,
что жаловать бродячих
особо не привык —
особенно в сердцах.
И кто виновен в том,
что сердце стало плачем
холодной пустоты
в заполненных домах?..
В многоугольнике так мало места,
когда теряешься найти свой угол.
Или давно уже неинтересно
искать его. А в нём —
живого друга
без постановочных
страстей и квестов.
Верится с трудом,
что так возможно.
Вымокла тобой
душа и кожа.
Пальцы поскользну-
лись
на изгибах.
Я привыкла
к памяти
ошибок.
Дыши. Это – главное! Дальше само повернётся.
Когда же надышишься, вдохи храни на потом.
Двуногому солнцу сломали все десять… Но солнце
уже так надёжно привыкло к своим костылям,
что их принимает как ноги. Встаёт – и смеётся.
А всё остальное – пусть катится дальше
к чертям!
Нам так важно рассказать кому-то
самое заветное внутри…
Кажется, что станет легче будто.
Стало ли?… А если говорить
смысла нет??.. Раздавленные строчки
под тяжелым взглядом знатока
умирают медленно – и точки
просыпает щедрая рука
женских одиночеств каждый вечер,
где сказать и некому о том.
Может быть, поэзия и лечит,
но хотелось
н а с т о я щ и й
дом.
«Страница букву потеряла…»
Страница букву потеряла.
Странице плохо без неё.
И хоть написано немало,
а всё – подделка и враньё
без буквы той, что без страницы
достойна стала целых книг.
Читать дальше