Помимо рецепта коктейля в письме был список моих возможных трёх-пятиюродных братьев и сестёр. Две с половиной тысячи имён. Это только среди людей, уже поцеловавшихся с ватной палочкой! Имя, открывавшее список, заставило присвистнуть: Филипп Рот. Тот самый Рот? Письмо сообщало примерный возраст кузена и имя жены – Клер. И то и другое подходило. Тут бы и начать гордиться родством. Но я решила всё-таки написать кузену (программа даёт адреса новообретённых родственников). Кузен ответил: «Да, я писатель, правда, пожиже автора «Портного», – пишу книги по менеджменту. Но письма и звонки Тому Самому Роту получаю частенько». Рот да не тот! А я уже начала читать «По наследству» Того Cамого Рота. И такое почувствовала родство! Видимо, не всё известно людям в белых халатах. Видимо, цепочки букв, которые пишем мы, тоже обладают способностью свиваться в лесенки.
Ты филолог, я логофил.
Мне страшна твоя потебня.
Можешь по составу чернил
воскресить из мертвых меня?
Для чего в тетради простой
прописи выводит рука,
если из любой запятой
не выводится ДНК?
И если выводится, то воскресят ли эти прописи моего добродушного вологодского папу (ведь это за его спиной стоят мои финны и прибалты?), мою мудрую еврейскую бабушку (балканцы и нигерийцы, вы ведь достались мне от неё?), моего кроткого дедушку (сибиряка, с кем там было смешиваться священникам-миссионерам?)? Передадут ли по цепочке детям и внукам что-то, делающее человека человеком? Как бы то ни было, ради этого в конечном счёте истекают чернилами мои ручки. Потому что, как говорил ИБ, главное – величие замысла.
Аполлон с топором – это папа. Мой папа красивый.
И ложится костьми сухостой перед папиной силой.
В два обхвата моих, а повален в крапиву, распилен,
отвесен на плече и расколот красивым и сильным.
Отче тридцатилетний, поджарый, пружинистый,
летний!..
Что история? В тусклую бронзу отлитая сплетня.
Дровосек белозубый беззлобно ругает генсека.
Я похожа на папу, на бронзового дровосека
заостренностью черт и неженскою плеч широтою.
Я берусь за топор, выясняю, чего же я стою —
разлетаются, пахнут арбузом хрустящие щепки…
Будем жить, Анатольевна!
Род наш незнатный, но цепкий.
Наловил плотвы, окуньков,
зачерпнул котелком для ухи
воду из их реки.
Нарвала прибрежных цветов,
набрала в бутылку для них
воду из их реки.
Сидели возле костра.
Нахваливали уху.
Купались в ночной реке.
Беседовали до утра,
где трудней умирать —
на родине? Вдалеке?
Апостол муравьёв,
пятнистый бог коровок,
даждь им хороший клёв!
Худ, возбуждён, неловок
трёхлетний рыболов.
Семидесятилетний
горд парой окуньков
рыбалки предпоследней.
в ногу со временем
пульс
шестьдесят ударов в минуту
у постояльца больницы
спящего безмятежно
в коме
девятый день
За время комы у папы выросла борода.
Густая, чёрная, мягкая борода.
Я никогда не видела папу с бородой.
Папа никогда в жизни не носил бороды.
Я сказала: тебе к лицу борода.
Я сказала: так и ходи – с бородой.
Я целовала осунувшееся лицо.
В реанимацию посетителей не пускают,
но мне повезло.
В морге попросили привезти бритвенный прибор.
Мама так и не узнала, как идёт
тебе борода.
Молодые люди с цветами
поздним вечером: свиданье.
Пожилые люди с цветами
ранним утром: прощанье.
Морг. Больничные морги,
как правило, одноэтажны.
Кучка людей с цветами
делится на три группы:
на тех, кого не знаю,
и тех, кого не узнаю.
Папа в гробу относится
к первой и второй группам.
Третья группа – мама.
Храм у дороги.
Лица и лики.
Впалые щёки
чтицы и книги.
Слёзные слизни
вниз по странице.
Хватит ли жизни
с жизнью проститься?
Дядя – плавать, дедушка – стоять
на коньках. А папа научил
равновесие держать и жать
на педали, не жалея сил.
Я с тобой, не бойся! И держал
руль одной, седло другой рукой,
отпускал, не отставал, бежал
рядом. Со святыми упокой .
Я не только жена рыбака (увы, вдова). Я ещё и дочь рыбака (увы, сирота). И внучка (и дедушки тоже нет. Обоих дедушек – оба были заядлыми рыбаками).
Дети – инопланетяне.
Внуки – земляки.
Дед и внучка, дружно тянем
рыбку из реки.
Щука. Крупная. У рыбки
зубки – будь здоров!
А у нас на две улыбки —
дюжина зубов.
Рыбалка была главной радостью их жизни. «Одна, но пламенная страсть», – ехидничала бабушка. Мне как-то приснилось: папа выпустил книгу. Она называлась «Записки счастливого человека». В ней было несколько сот страниц. На каждой было крупно набрано (во сне я всю её прочитала, от корки до корки): «Ушёл на рыбалку. Целую, Толя».
Читать дальше