Владимир Аристов - Открытые дворы. Стихотворения, эссе

Вызвать меж забвенья вещей образ
Алена твой
Здесь в средостеньи берез
Аляповатых губ примкнувшего
трутовика
Шумом шоссе неясным оплакана
Высота сосны горечь-даль
сталь давняя неба —
Обещание верное

Бутоны черных копий
на углах железных оград
И несмела несметная
Зелень
пробирается первый раз
на парад земли
и в повторе как песня
вытянет, вызволит во всю длину жизнь
жизнь твою вечную

На перекрестке ночном
Трехпрудного где разделяется он
На Ермолаевский и Благовещенский

ты стоял тогда и сейчас

Направо налево ль пойдешь —
словно два свежих отворота —
воротника у форменки
отклонены во тьму

направо ли – в Благовещенский
где закрыв глаза снится все тихий
утренний шелест сумки холщовой
направо ли там где казармы и за
стеклами лица безмолвны

налево ли где каштаны светятся над посольством
со странным страны окончанием
на «агвай» или «угвай»

Но не слишком ли обнажена там
улицы Жолтовского улицы
будущей
в повороте ночном книжная эта желчная
желтизна

Кто передоверил перепроверил кто не
переуступил

на пороге осеннем

свои права
чтобы за всех видеть
и тихо за вас всех сказать

…встретился совершенно незнакомый человек
Несмотря на солнце, в капюшоне
Правой рукой опираясь на палку, шел наразмашку
В левой – с раскрытою книжкой в желтой обложке
взгляд его был, как пароль
И в лице непрочитанные морщины.

Пресловутого Дуная
Льются вечные струи

Там на берегу Дуная
возвышается гора
мимо велосипедисточек
не разъедется толпа

Люди косвенно мешают
зрению (не обесточь)
бестолочь толчется в оптике
ей мешает человек

И по бесконечной набережной
однодневками снуют
велосипедисты встретились
разошлись и вновь снуют

И мешают восприятию
разошедшиеся тени,
самостийные тела

Как объять, когда проносится
бешеный велосипед

Буда, Пешт или безумная
восхищенная Москва

Легче нам, что не проносятся
по краям Москва-реки
велопеды скоморошные
легкие, как плавунцы

Легче нам изъять из зрения,
как застрявшее стекло
Пети Медленного дление
И Наталью Медовых
Станислава Иванова
и еще Полину Грач

Где кончается в них город

Где тогда начнется ужас
Город в нас воспоминания
очищаем от людей

и бесшумно ходют дворники
всех сметая как соринки
ветровых открытых глаз

И вернуть удастся ль в город
Тех, кто выброшен до дна
Гору Геллерт неочищенную
от людей, людей, людей
И холмы Москвы

75-го август
Мерцая дремали авгуры

Расстегаи с визигой
и литровый цилиндр
Зелена вина
В «Центральном»

Проницаем был взгляд
И духовная несомненна еда

Может быть, хохолком от времянки-стремянки
Время любое я достаю
И в аи отзывается ай, Али, и а-у слышно в А.Ю.

Ты ореховым взглядом по лицам вещей скользил
Разорвать повторенье такое времен – это выше
временных сил.
Что же будем в том времени делать опять?
Декламировать жизнь
Подгонять несозданье
по улице
И ореховым прутиком все в ту ж
непокорную загоняя тетрадь?
И на что возрождаемой жизни
пламень исчезнувшего вина?

Горечь мира, молодая вина легко в безликое летнее
в несомненное претворена вино

Человекобез-образный
Человеко-бесподобный
Лев-поэт милостью божье-человечьей
тихий, смирный, грязный, как овечка,
Перед нами предстоит

Он устал на задних лапах
Душно в его старой шкуре

в глазах больных трахомой
вековая грусть зверей

Он пришел, некрасивый, сюда, хромая
с пыльной кистью, с бахромою
снежной пеною хвоста