Наташа Корнеева - Забытый клоун

когда умру, узнаю что там дальше,
и как-нибудь шепну тебе во сне -
последнее пристанище нам ящик
или еще есть что-нибудь извне,

ну, а пока гоняю вдохом воздух,
и оскверняю лужи башмаком,
на солнце щурюсь, раскрываю звездам
глаза, сжимая радужку зрачком,

обыскиваю воровски карманы
побитой молью памяти манто,
считаю перед сном чужих баранов
и, на осла надев пальто не то,
как в детстве на закрытой карусели,
пришпориваю вмятые бока,
скачу на месте без нужды и цели,
а белогривые лошадки-облака
плывут дурашливо, меня не замечая,
я им кричу и очень тороплюсь,
осел упрям и туча кучевая,
и минус ты и бесконечность плюс.

Что мне сделать, чтоб ветер в моей голове
наконец-то нашел хоть какой-нибудь выход,
и не думать, не знать никогда и нигде
ни единственный вдох, ни единственный выдох,

как достать из себя, не ломая себя,
крепко корни пустившую злую занозу,
научиться держать взгляд проклятого дня,
и погоду любить, не смотря на прогнозы,

где живет и живет ли вообще эта дрянь,
для чего каждый раз наступают рассветы,
и, как черное с белым, на инь и на янь
разделили меня, разбросали по свету,

кто придумал до страха скукоживать нас,
чтоб ослепли, оглохли мы и отупели,
почему мы орем, сделав вдох первый раз
и не терпим, когда нас макают в купели,

кто придумал всю эту смешную байду,
записал и назвал староветхим заветом,
я, случайно упавшая в эту тюрьму,
ненавижу до слез голубую планету.

я жила на другой, очень яркой звезде,
на которой не старятся малые дети,
только вот заблудилась, и где теперь, где?
среди тысячи тысяч потерянных светит.

у солнца не бывает выходных,
сгорает, ничерта не понимая,
кому в глаза с утра, кому – под дых,
за тыльной стороной – передовая,

зияют амбразуры денщиков,
амброзии вынюхивают слабых,
исподтишка укусами щипков,
под небом, как на заднице у бабы,

краснеют дни прыщавостью юнцов,
созреют синяками ночи, грубо
натрет бодягой утро до рубцов,
скривит в презрении выцветшие губы,

и, шаркая по скомканным следам,
бездомным псом, вынюхивая кости,
считая не по дням и по годам,
а по числу зажатых зерен в горсти,
вычеркивает нас в календарях,
пришитых объявленьем на заборах,
мы – пассажиры в разных поездах,
в поломанных, товарняках и скорых,

нам предлагают чай проводники
в залапанных и сколотых стаканах,
мы сами ставим на часах звонки,
себя канонизируя в экранах,

мы – плюшевые мишки без ноги,
мы – мячики утопленные таней,
нас на веревке, как грузовики,
таскает малышня, а из гортаней

невнятным комом "благородный" звук
то шепотом, то Гавриилом выйдет,
я в детстве плакала, читая про Му-му
и убивала пулями навылет

хозяйку , безответного раба
и признанного классика, конечно,
и я не понимала никогда
ни волчью стаю, ни телячью нежность.

у солнца не бывает выходных,
и говорят, что солнце остывает,
во-первых, это долго, во-вторых,
никто из нас об этом не узнает.

Прощай,
прощенья не проси,
на воскрешение прошенных,
сквозь пальцы оголенности,
чужие прикрывают шоры,
под снегопады под зонтом,
по лужам на коньках и санках,
язык, намыленный саранкой,
и пустота под языком.

Растрепан пух по берегам,
и небо утопилось в речке,
прилипла перьями к рукам
несогласованность наречий,
всё, до последнего пера,
как кур подохших, ощипали,
потом коптили и прощали
за вымершее не вчера,

и золотинкой в кулаке
последнее зажато солнце,
и сказкою о дураке
пытались высушить болотце,
гоняли глупых куликов,
да с кочки прыгали на кочку,
вымучивали к строчке строчку
под низким сводом потолков,

прощай,
прощение оставь,
пусть вместо камня сердце точит,
перед глазами стаи точек,
да из-за пазухи платочек
и без обратного состав.

стоять непросто на ветру,
когда смывают берег волны,
и волосатым пальцем сторно
последнюю щелчком звезду-
рассвет затеет чехарду,

зима пока огнеупорна,
капель стоит в очередях,
прохожий, как аскет-монах,
на дермантиновом сиденье
в зачуханной трамвайной келье
постится безысходным сном,