Борис Ковынев - Борис Ковынев. Избранная лирика

Четыре дня тянулся бой,
Потом настал момент,
Когда ни хлеба, ни обойм,
Ни пулеметных лент.
Остались только мертвецы
Среди суровых скал...
Республиканские бойцы
Ушли за перевал.

Все было тихо, но в ночи
Еще дымился зной,
И камни были горячи
От ярости дневной.
Вдруг кто-то двинулся ползком
По щебню и траве...
Лицо засыпано песком,
И кровь на голове.
Ручей звенит издалека:
— Напейся, человек! —
И вот на голос ручейка
Ползет Хуан де Вег.
Уже вблизи ручей поет.
Все ближе... Наконец!
Припал к воде и жадно пьет
Контуженый боец.
Такая вкусная вода
Бывает только в снах...
И вдруг он видит — вот беда! —
К ручью идет монах.
«Ах, черт! Скорей бы уползти...»
— Куда ты? С нами бог!
Я помогу тебе.
— Пусти!
— Я многим уж помог...
— Но ты предашь меня, чернец,
Как делают везде
Монахи.
— Нет, я твой отец.
Ты сын мой во Христе...

Святой отец взглянул любя:
— Доверься мне вполне.
Что это, сын мой, у тебя?
— Граната!
— Дай-ка мне. —
Слеза любви с его лица
Скатилась на пустырь,
И он повел с собой бойца
В старинный монастырь.
Монах идет тропинкой вниз,
Монах заходит в сад,
И на его руке повис
Контуженый солдат...
В лицо пахнули слизь, и сырь,
И плесень трех веков.
Был тих и страшен монастырь
На фоне облаков.
С его надменной высоты
На монастырский сад
Глядели древние кресты,
Как триста лет назад.
Тут в келье в прошлые века
Лимонным майским днем
Монах пытал еретика
Клещами и огнем.
Скрипели двери в погребах,
И звякали ключи.
Тут ведьм сжигали на кострах
Святые палачи.
— Входи, не бойся, дорогой!
Я твой отец теперь. —
Монах ударил в дверь ногой...
И распахнулась дверь.
Навстречу звон штыков и шпор
И запах колбасы,
Глядят на пленника в упор
Фашистские усы.
Святые лики на стенах,
Солдаты у двери...
— Вот вам «язык», —
Сказал монах. —
Я выиграл пари.
Я знал, где надо подстеречь.
Я житель этих мест.
Чего не может сделать меч,
То может сделать крест.
— Подлец! —
Сказал Хуан де Вег
И плюнул в чернеца.
В ответ усатый человек
Взял за руку бойца.
— Я в свой отряд тебя приму,
Но будь и ты мне друг.
Скажи, любезный, почему
Вы отступили вдруг?
Ведь вы уже теснили нас,
Загнали в пустыри.
Наверно, кончились у вас
Патроны? Говори!
Или вы просто обмануть
Хотели нас опять:
Завлечь в капкан,
Отрезать путь
И всех перестрелять?
Молчишь? —
В глазах фашиста мгла, —
А ну-ка, говори! —
Нагайка пленника ожгла
И раз, и два, и три.
Ослабли мускулы в ногах,
Но сердце как гранит.
— Держу пари, —
Хрипит монах, —
Что он заговорит.
От инквизиторских времен,
Любезный герр барон,
У нас остался инструмент.
Заговорит в момент.
Он лезет вверх, под самый свод,
Проворный, как паук,
И через миг на стол кладет
Орудия для мук.
Приборы пыток на столе.
Окно, решетка, сад...
Как будто время на сто лет
Подвинулось назад.
— Для рук, для глаз, —
Хрипит монах, —
Для вырывания жил. —
И тут же рядом второпях
Гранату положил.
Рванулся к ней.
Но пленник вмиг
Схватил ее и вот:
Барон проглатывает крик,
Монах, как бык, ревет.
А с неба грохот жестяной.
Чей самолет летит?
За монастырскою стеной
Веселый звон копыт.
Затем скрипит дверной карниз,
Звенит щеколда и...
Он опускает руку вниз.
В дверях стоят свои!

За окошком летят снежинки,
Но не трогает вас мороз,
Вы играете на машинке,
Как на клавишах виртуоз.

Все поэты поют о домнах,
О величье полярных льдин,
Только ваших рекордов скромных
Не воспел еще ни один.

Ни один еще не возвысил
Этих пальцев нелегкий труд.
Эту музыку букв и чисел...
И лирический «Ундервуд».

Туфли новые и перчатки
Я надену в пригожий час
И для «срочной перепечатки»
Принесу вам стихи о вас.

Вы положите жестом гордым
Ваши пальцы на «Ундервуд»,
И лирические аккорды,
Будто лебеди, проплывут.

Перед вами бумаги груда.
Ноют пальцы, но ничего!
Вы не пленница «Ундервуда»,
А властительница его.

Есть на бульваре телефон,
Но только занят вечно,
Весну обслуживает он:
Любовь всечеловечна.

Иду звонить.
Но вот те на!
Опять закрыта будка!
И за стеклом стоит «она».
На сердце незабудка.