Алексей Витаков - Книга песен. Серия «Библиотечка #здд»

Стариками горбатилось лето
Меж войною и детством сирот.
Мама, как ты забудешь об этом!
Ты мне скажешь, мол, это не в счёт.

Будет вечер дрожать слабой свечкой,
И почудится снова тебе,
Будто бабушка села у печки,
Колыбельную песню запев.

Мама, пусть нам поведает небо
Про тот лютый, про сорок второй.
Стыла бабушка в давке за хлебом
С нерождённою, мама, тобой.

А спустя тридцать лет у колодца,
Дав мне хлеба, сказала: «Расти.
Чадо сыто – и Боже смеётся,
Чадо плачет – и Боже грустит».

Мама, мама, о чем мы полночи
Говорим, будоража сердца?
Свечка плавится, гаснуть не хочет,
Знать, она вспоминает отца.

С того света отец не вернётся.
«Что я сыну скажу?» – «Подрасти.
Чадо кушает – и Боже смеётся,
Чадо плачет – и Боже грустит».

А помню, деревня была без названья,
Грибник семилетний по пояс в хвоще.
Из мудрого детского непониманья
Смотрел он: «Зачем им так много вещей?»

Старуха Агафья, а может быть Дарья…
Сказала, прищурив забельменный глаз:
– Он камешек Богом зовёт и в кармане
Таскает его. Вот такой он у нас!

Ушло за увалы комяцкое лето.
Туман уже прятал звезду в бороде.
Я понял тогда, одиночество – это
Болезненный мальчик в осенней воде.

Старуха… не то Акулина… иль Марья
Добавила: «Жалостлив. Как подрастёт
Деньгу не сшибёт, бабу вряд ли ударит.
Я чую таких завсегда наперёд».

Мы в ночь уходили. Прибрежные камни
Опутывал мрак. Растворялась во мгле
Деревня, как жест из времён стародавних.
Лишь камешек долго горел нам вослед.

…Толкнул окно и думал упаду,
Но нет ступил на воздух, как на льдину.
Под яблонями в призрачном саду
Стоял отец с потухшею лучиной.

«Отец, мы стали вровень по годам!
Как старше быть тебя? Не понимаю!»
Отец прервал: «Ты – старше. Ерунда!
Не говори того, чего не знаешь.

Не умер я, всего лишь стал незрим.
Все эти годы был всегда с тобою.
День каждый от зари и до зари
Твоей был плотью и твоей судьбою.

Играл ли ветер искрами огня,
Иль дым съедал глаза до злого света —
То я был ветром, дымом тоже я,
Чтоб ты учился красоте и бедам.

Когда стихи взрывали лоно тьмы,
Ты, их записывая в отрешённом счастье,
Того не знал, что это были – Мы!
Но ты почти всегда был меньшей частью».

Отец умолк. Твердь хрустнула, и вдаль
Прочь от отца я плыл в грачином грае.
С тех самых пор стараюсь никогда
Не говорить того, чего не знаю.

Пахнет папа асфальтовым летом,
Поднимает меня высоко.
И светло, как от яркого света,
От его серебристых висков.

Я хочу прикоснуться рукою
К облакам, как порою во сне,
Словно знаю уже о покое
Где-то там в неземной тишине.

Полетела за облаком шляпа,
Не успела за шляпой рука.
И лежит со свечою мой папа,
Изголовьем ему – облака.

С той поры в каждом сне я летаю
Над резьбою знакомых крылец,
Словно кто-то меня поднимает,
Но не выше, чем в детстве отец.

С той поры путь от лета до лета
Предо мною лежит в маяках,
Только ярче не видел я света,
Чем от той седины на висках.

Мне бы снова туда, где в печи
Пухнет тесто, румянцем играя,
Где коровьему стаду кричит
Косоротая тётка Аглая.
Пахнут ранним покосом слова.
Пыль вздымают артритные ноги:
«Ну же, девоньки, ну же, давай!
Ну же, родненькие – по дороге!»
И послушное стадо, мыча,
Мирно тянется, словно бы знает,
Как в подушку мычит по ночам
Одинокая тётка Аглая.
Как темно в её доме… И как
Детвора старой ведьмою дразнит…
А ей нет ещё и сорока —
Тьма лежит на отёках подглазий.

Тётка, тётка Аглая, печаль,
Ты меня сквозь пространство и время
В темноте упырём постращай.
И, как в детстве, тебе я поверю.
Сяду так, чтобы боль твоих глаз
Вновь меня в сорванца превратила.
Будет стройно бежать твой рассказ
По моим ещё тоненьким жилам.
Мне бы снова туда, где в ночи
Совы ухают, ветви качая,
Где сидит у остывшей печи
Косоротая тётка Аглая.
А наутро, лишь вздрогнет трава
От росы – она вновь на пороге:
«Ну же, девоньки, ну же, давай,
Ну же, родненькие – по дороге!»