Марина Леванте - Время пластмассовых богов. Сборник поэзии

Поговорить о тех годах,
Соврать себе в печали,
О том, как было хорошо тогда,
Когда без устали всё врали,
И вам же в душу всё плевали,
Поставив целью сделать из людей рабов,
А сделали ещё слепцов, глупцов.

И вот спустя всё это время,
Как эволюции оплот,
Всё тот же старый нищеброд,
Про ложь, про правду и про эшафот,
Куда взвели морали на тему веры и добра,
Но отчего моральней вы не стали.

Вы так и продолжали свой поход
В ту сторону, где вас всё ждёт,
Тот вождь-баран, что подтвердит,
Что были вы всё ж правы,
Когда глотали ложь с враньем,
И этим же страдали.

А как иначе, ведь откуда вас,
Народных масс, взялось,
В таком количестве от нас,
Готовых биться за обман,
Не зная истины про нас,
Что редька, этот тот же горький хрен,
Что ложь, что лицемерный тлен,
Который слаще правды не бывает,
И от того порядочности в вас не прибывает.

Шутил апрельский первый день,
Ибо весной он звался,
А с крыш домов не капала капель,
Там в зимней стуже нависали глыбы ледяные,
Сосульками свисая вниз, но и не тая,
И под ногами громко хрумкая,
Хрустела ледяная корка.

И то не шутки, то была зима,
Укрывшая побеги белым снегом,
Апрельской снежной вьюгой замела она,
Тропинки, что уже почти блестели,
И запахом весны вокруг краснели.

А тут откуда не возьмись,
С первоапрельской шуткой,
Сосулька с грохотом упала вниз,
И даже не озябли ноги,
Что с силою ударили по ней,
Лишь потому что думали, что это шутка.

Но так ведут себя лишь дураки,
Не верящие, что весной зима бывает.
И потому точь-точь на первое число,
Она шутить не стала.

А просто весь апрель, когда заволокло
Зимою, льдинами и снегом,
Она сказалась дурочкой такой,
И с шуточкой, со смехом удалилась,
Но не закрыв же прочно за собою дверь,
Чтобы могла вернуться,
Возможно даже в мае или может, в январе.

Но вот шутить, как первого числа того апреля,
Она не будет больше никогда,
А только в явный первый день тот дурака.

Шел я как- то в полночь по дороге,
А вокруг стояла тишина.
Я играл, как в кегли, с тишиною,
Разбивая шаром шум тех мнимых лет,
Что не дали мне возможности когда -то,
Слышать и услышать тишину.

А сейчас в ту полночь на закате жизни,
Я всё шел вперёд и не смотрел,
На прохожих, на стучащих в рельсах маски,
Тех железных и грохочущих машин,

Их тут не было и это было просто,
Я шел мимо тяжких дум своих,
Наслаждаясь только той игрою в кегли,
Когда шар кидал в грохочущую жизнь,

И не слышал даже дребезжанья стекол,
Тех, что разбивались в пух и прах,
Как мои надежды на удачу,
Полностью разбились, навсегда.

Что б сейчас я мог идти навстречу далям.
Зная, что меня ждет тишина,
Та, которую я ждал ещё вначале,
А услышал только вот сейчас.

Потому и шёл я по дороге молча,
Слушая, боясь нарушить тишину,
Чтобы не узнать, что за горизонтом,
Больше не увижу ничего.

Но зато я буду там в печали,
Слушать наступившую навечно тишину,
То чего мне в жизни не хватало.

А теперь я буду тут,
В тех своих надеждах и мечтаньях,
Что разбились в жизни в пух и прах,
Что венчали путь мой весь в страданьях,
Подарив на память тишину.

Простить могу, давно простила,
Забыть всё как- то не могу,
То свойство памяти, которая не отпускает,
А держит цепко-крепко в объятиях своих.

Возможно, до конца и не простила,
Хотя всегда хотела и за всё прощать,
Но вот момент предательства не позабыла,
Хотя по-прежнему верна была.

Все скинуть на не лучшие условия той жизни,
В которой предали меня,
Не вытащив всё ж из огня,
Когда огонь той адской боли,
До каждой мышцы поглощал меня,
И я кричала, не прося пощады,
Ну, просто боль невыносимо жгла,

Мне говорили, что не надо,
Так разговаривать хотя болит,
Я не пыталась зажиматься,
Боль тоже не желала отпускать меня,
Когда предательство то состоялось,
Уже и выздоровела я.

И что мешало мне забыть о той же боли?
О ней забыла я давно,
Я помню только как всё ж предавали,
Давно простив и навсегда,