Галина Болтрамун - Всерьез и в шутку

Верни меня безродности,
В сакральное поместье,
Где всё в масштабе пропасти
И всюду повсеместность.

Первозданность чувствует,
Что ген ее потомства
Двинулся в отсутствие,
Где на всё есть спросы.

Внимает Вездеслышащий
Таким благим молитвам – и
Какой-то космос вымощен
Счастливыми убитыми.

Из усыпальниц давнишних царей
исходят блики
внутреннего (не) сгоранья страстей
и ноты-брызги.
Скопилось в реалиях тесной избы
много азарта?
Или грузно не та в золотые гробы
выпала карта?
Эти вспышки хромой метафизики зря
дергают воздух —
не приобщат ни штыка, ни штыря
к метавопросу.
Канувшей царственности лунатизм,
поползновенья
просят себе дополнительных виз
у провиденья.
Но фортуна захлопнула диапазон
царских экспансий
и вывела к верхним орбитам мадонн
из биомассы.
Призвана царский апломб размягчать
их миловидность,
но не все к их причудливости в очах
приноровились.

Когда на исходе столетье,
на взлете другое —
с подвижкой в сухом этикете,
с устоями оргий.

Отточит свои глазомеры
ложе Прокруста
и облагородит манеры
в духе Минюста.

Усилит матчасть, матерея,
матрица мафий;
ужалят орфизмы Орфея
нерв орфографий.

Сорвут пацифистскую пломбу
Марса педали,
но хуже и шпаги, и бомбы
все те же грабли.

У столетий двоичный символ
(люлька во гробе)
и многомодальны курсивы
на писаной торбе.

Века-бегуны не хранимы
извечностью сроду,
а их летуны-херувимы
по сути – ни к черту.

Кто достаточно в явь надышит,
берется за горло;
не дрогнет у Тех, кто свыше,
ни квант ореола.

На сотом витке катастрофа
Пригвоздила сбежавший маяк,
Сжала гвозди спектаклей в гофры,
Взметнула, как рой железяк.

Искрутившийся столик спирита
От нездешней душистости вспух;
Не желая остаться гибридом,
Испустил вызывающе дух.

Полый беспочвенный вирус
В пустотелую клетку вошел;
И что там у них не сложилось, —
Оказалось загадкой большой.

Низкопробности доли и воли,
В раже прыгая выше себя,
Сантиметр над собой побороли,
Но на два отступило Сверх-Я.

Событийность, бытье изощряя,
Разветвляет поспешно маршрут
И буксирует хаты, что с краю;
Те не знают, на что идут.

Ход вещей от начала прельщался
Многогранностью всех баррикад.
Колобродит расхожее счастье
В тупиковости координат.

Перипатетики в дебри
вели резонерство, гуляя
В рощах, где Пан уважал
только панский резон,
И доходили подчас
до такого первичного края,
Где не бывало еще
всех других четырех сторон;
А потом возвращались
на лоно исходных позиций,
Под эгиду Афины
иль менее броскую сень.
На векторах сил
громыхали вдали колесницы,
Курс мореходов плясал
под охотничью дудку Сирен.
Перипатетики в ходе прогулок
меж древних реалий
Вдавались в иллюзии
или давили железный закон,
Но, избегнув одышек,
занятия те прогуляли,
Когда Аристотель, спеша к алетейе,
вершил марафон.

Вдоль антенн, обнимая помехи,
Новостные интриги простив,
Летит легендарное эхо;
Что-то дал ему канувший миф
И цивилизаций огрехи.

Череда заклейменных теорий,
Когорты проклятых веществ,
К месту Проповеди Нагорной
Несут прирожденный им крест,
На сожжениях – огнеупорный.

Ничто над собою не властно,
Всё, однако, собой дорожит.
Борьба и единство контрастов.
Завершаются все метражи
Резким обрывом пространства.

Днем в эстетичной ловушке озерной
Сохраняются звезды в строжайшем почете —
И выходят на берег из обсерваторий
Окропить заводской телескоп звездочеты.

К месту корней своих, отчих коряг и
Радикальности – в сверхзвуковой карете,
Из огня и воды, медных труб бумеранги
Возвращаясь, опаздывают на столетья.

В виде милостыни изумруды, рубины
Проходят по делу о мега-хищеньях;
По доброй неволе и злым, и невинным
Нарезает землицу блистающий лемех.