Лариса Зубакова - Красные виноградники

Плыла дорога.
О, эта дорога
в Рим.
Сдаётся,
тогда-то и встретил я Бога.
Иль это был пилигрим?

Он был немолод.
В руке его посох.
Собою с лица некрасив.
Над головой
сквозь густую проседь
нимб золотистый едва светил.

Одежды простые;
ноги босые, —
да, Бог или пилигрим.
Я был обессилен,
и я возопил к нему:
– Скажи, стоит мук этих Рим?

Не сразу ответил —
о, я приметил,
что речь его неспроста.
– Есть много путей, —
так он мне ответил. —
Но эта дорога одна.

Вдоль шумных базаров юга
по пыльным степным дорогам
ведут меня верные слуги —
усталые стёртые ноги.

Глаза застилает солнце;
колючие стелются травы —
мой путь всё дальше и дальше…
И где-то я, верно, устану.

В иссохшие травы лягу
и солнечный звон услышу —
умру. Как допью из фляги.
Как дочитаю книгу.

Великую книгу Судеб
из маленьких хрупких жизней.
Всевышний всё взвесит. Рассудит
изменчивый ход событий.

Олив придорожных тени
солнце сожжёт.
Ландшафт скупой и унылый
шагай вперёд!

Пока что солнце не село
в дорожную пыль
и отсвет луны остылой
не озарил

путь, каменист и труден, —
вперёд, вперёд.
– Куда ты шагаешь, странник?
– Вперёд.

– Удачи тебе, о странник.
Взошла звезда,
и тоньше лебяжьего пуха
плывут облака.

О юности магический кристалл!
Сквозь переливы радужных видений
проходят вереницей скорбной тени
тех дел, что ты в удел себе избрал.

О юность! только ты была права.
Презренье к злату, неустройство быта, —
и это всё в порыв единый слито.
И падает на плаху голова.

О юности магический кристалл!
Всё спуталось…
Расплата за награду
приходит в срок.
И ничего не надо
менять в судьбе, где все слова —
судьба.

О юность! только ты была права.
За клятву верности восторженным обетам
уплачено сполна. Страданья и обиды,
по крайней мере, обратят в дела
те помыслы.

Прощальная симфония стучится —
уходят музыканты, гасят свечи.
Судьбе претит премного благолепья.
В холодном блеске проступает Вечность.
но вздыблена в порыве Бесконечность.
Судьбе земной причастность, как участье.

А быть Судьбою надобно решиться.

…А в это время музыка рождалась.
Она была из воздуха и света;
она была земной одновременно.

А музыкант был нищ и болен.
Его измучили страдания земные,
и он молил о благостном конце.

А в это время музыка рождалась,
ещё неясная, как очертанья гор,
затянутых прозрачной дымкой.
И свет, и воздух, и земная бренность
всё отчётливее проступали в ней.
И музыка была их продолженьем,
противившимся умиранью плоти.

…Так он обретал бессмертие своё.

Имя чьё не призывая всуе,
не сумел пробить твердыню стен?
Кто сказал, что это всё – пустое?
Для кого успех? А ты успел?

Временами даже время плачет,
не успев стать Жизнью и Судьбой.
Тот, кто раз хоть на земле заплачет,
остановит миг и – сгинет в нём.

Это горькое-горькое Время —
смутной Вечности мутный поток,
инфильтрованный в Жизнь, где отмерян
чистой радости каждый глоток

скупо, скаредно. Еле-еле
наползает на берег волна,
и нога, занесённая в стремя,
ожиданием странствий полна.

Рассматриваю мир сквозь бусинки цветенья;
перебираю в пальцах ожерелье…
И душу наполняют чудные виденья,
где всё – реальность,
а реальность – суть сомненья.
Ведь если жизни ожерелье
из бусинок, нанизанных небрежно,
под лупой лени праздно изучать,
то жизнь есть ирреальное виденье,
ленивой спеси удовлетворенье.