Франческо - Алфавита

я просыпаюсь в ароматной клумбе
и в ней торчу, как злой чертополох:
украшен иглами, снабжён смертельным ядом,
я вверх стремлюсь лиловым хохолком,
а рядом беззащитные наряды
колышутся весенним ветерком.
колышется наивный одуванчик,
ему неделя радости дана,
а об меня ребёнок колет пальчик,
и пробивается в соцветие седина.

цветы повсюду дарят людям чудо
и вдохновение: аромат и цвет.
чертополох растёт. он ждёт верблюда,
но в солнечной Москве верблюда нет.

под одеялом сжавшийся в комочек,
валяется сутулый человечек,
и губ его поблёкший лепесточек
шевелится и сам себя калечит;
а трубочки его сосудов сини,
и зелены вокруг зрачков колечки,
он обезвожен, обезвитаминен,
как многие в округе человечки;
на подоконник сыплются листочки,
на небе всюду – облачка да тучки,
а человечек трогает височки,
ему как в детстве хочется на ручки,
прижаться веком к ароматной щёчке
и ощутить объятия подмышкой,
но все вокруг давно поодиночке
расставлены, разложены, как книжки
по полочкам, манежикам, кроваткам.
и гаснет лампочка, вися на проводочке,
и надо быть воспитанным и кратким,
финал строки обозначая точкой.

я в Чаадаевке.
здесь мокрый тёплый камень под пятой,
да тени гладиолусов в ночи.

Луна тревожит их:
не с той ты,
непростой
твой выбор,
ты не стой!
и не молчи!
ведь той
не нужен ты,
ей путь – на юг,
и нежный юный друг
ей шепчет:
«ты не стой,
приляг со мной
на плед
и успокой…»

а я им: «нет!»
они глупы.
да что с них взять – цветы:
цветут и соком липких губ пленяют пчёл.
со мною ты,
и я с тобой —
в мороз и зной.

но сам всё это про себя прочёл,
и разомлел
от жара
чёрных тел
в вечерней неге тёмно-золотой.

пусть сознание струится
через зеркало фрактально:

я смотрю и проникаю
в твоё сердце моментально.

я пойду на колокольню,
я найду там целовальню,

мне сегодня очень больно:
я влюблён маниакально.

её взгляд пробирает тебя насквозь,
но бежит он вскользь, по своей орбите.
лето, вроде, вчера только началось,
а глядишь вокруг: да оно в зените.

ты сидишь один, ты сжимаешь трость.
я останусь тут, ну а вы – живите.
когда люди пишут, то строят мост,
на латыни ли, на санскрите ль.

когда люди пишут – они орут:
запятые, тире, тире да точки.
мать-и-мачеха лбом пробивает грунт,
чтобы что? – чтобы жёлтенькие цветочки.

ты так восторженно распахнут
навстречу людям и мечтам,
твои усы цветами пахнут,
которым ты названия дал:
фонтаном бурным кундалини
куст гладиолусов назвал,
волшебной пляской диких линий
ты лилии именовал.

наречена ромашка смехом,
улыбкой ландыш наречён,
пион чванливый, вот потеха,
прослыть пижоном обречён.
круглоголовый одуванчик
зовется просто: шаролюб.
отныне василёк – шаманчик,
жасмин – прикосновение губ.

физалис – рыжий лис хвостатый,
а колокольчик – «динь-динь-дон».
пусть жёлтый шхмель и шхмель мохнатый
сольются в имени одном.

поэт цветов, знаток созвездий,
переписавший словари,
спеши любить, ходи и езди
и землю заново твори!

вот первый снег,
таинственный пушок,
он падать не спешит,
он вставил ногу в стремя,
и требует одну – на посошок.
цайтрафер, парвеню, электрошок,
прикосновеньем охлаждает темя,
он замедляется, поскольку нас полно,

и нет причин быстрее лечь на дно:…
ткёт бытие событий полотно,
и нитями мы все в нём суть одно,
и – некуда спешить,
ведь все мы – время.

когда на душе ноябристо,
обрывисто, ломко невмочь,
иди на забытую пристань,
иди, друг, из города прочь,
ведь там, говорят, на рассвете
швартуется странный паром
и все нерождённые дети
долой уплывают на нём,
долой уплывают любови,
несбывшихся чаяний плот
на тёплой макушке слоновьей
всех нас далеко увезёт.