Франческо - Алфавита

аз, боги, веди и глагол,
добро еси живое слово,
добро еси земли основа,
я это понял и прочёл.

я это понял, и ладонь
твердь кулака тотча́с разжала,
ведь слово, иже твердью стало,
и наковальня, и огонь.

я наблюдаю алфавит,
мне речь его покой внушает
и, тишину не нарушая,
течёт и русло наполняет:
живое, жидкое, журчит…

я из тех людей, что за словом не лезут в карман.
если бьют, то не в бубен – а в перепончатый барабан,
жестяной барабан, – но могут сыграть на горне.
а долинному климату предпочитают горный.

из тех самых людей, что с Бродским ведут бои.
собирают мгновенья, краткие – но свои.
поутру в детский сад отводят чужих детей
и живут без страстей.

слово «ответственность» в корне содержит «ответ»,
значит, Бог безответственен, если в небе ответа нет,
только звёздное просо в чугунном котле небосвода?
это и есть свобода?

если мощь всех космических сил в сумме равна нулю,
то за эту цену я ничего не куплю,
как не купишь мусор или стакан бомжа,
или удар ножа.

резюмирую: мне говорить не лень,
но от слов моих с лиц навсегда исчезает тень,
и, палимый безжалостным Солнцем, стоит человек, как лопух,
и проклинает слух.

чтобы дело иметь, его надо ещё возбудить.
перед тем, как уснуть, не забудьте себя разбудить.
паспорт в брюках носить – совсем не синоним «быть».
эта рифма – глагольна,

но она так легка, что немыслимо не продолжать.
есть четыре клыка, чтобы пищей себя ублажать,
есть язык, чтоб его за зубами держать,
дабы не было больно.

быть – болеть, анальгетики не при делах.
быть – и выть, и испытывать жуть и страх.
наблюдает зрачок, только сузясь,
бездну жизни, сознания ужас.

вот по стеклу узор ведёт рука:
он матовый, он – хлопья с потолка,
Вивальди написал метель в столице,
всё вьюжится – в себя вжимают лица,
все соучастники толпы, зимы и вьюги.

вокруг – другие: вот тебе и други,
другие – отречения столпы,
другие – декабристы. государь
их гонит от себя в седые дебри,

где бреют головы, где роют землю вепри,
где – вечно – наступающий январь.

вот женщина врывается в ютуб,
она стреляет в них из пистолета,
они украли жизнь – весну и лето,
а смысл кончился, он больше ей не люб,
течёт слюна из поврежденных губ,
в желудке переварена котлета,
но пуля в лоб – лишь точка для поэта.
ты с пистолетом входишь в этот клуб,
клубок из змей, шнурков и проводов,
и ты – как пионер: всегда готов
любить, страдать и умирать за это.

ты сам не знаешь, что ты хочешь,
куда глядят твои глаза.
деревьям что-то там бормочешь:
«берёзы», «бризы», «бирюза».

берёза грезит бризом мая:
«пусть он пахнёт, пусть лёд растает,
бриз бесконечно-голубой,
слезами очи мне умой.

май ласковый, май бирюзовый,
приди – сними венец терновый.»

это – предел всех возможных абстракций,
это – конкретно, как в глотке – слюна.
это – принять, чтоб потом отрекаться,
это – нехватка, которой – сполна.

себя обнаруживает случайно,
как в рукаве – козырной туз.
оно для меня – величайшая тайна.
им обладая, ему же молюсь.

белый цветок распускается в темени,
космос шевелит его лепестки.
сколько умов, к этой двинувшись теме,
об неё обломали клыки.

мои же клыки давно обломаны:
трогаю жизнь остриём языка,
им раздвигаю препятствий заслоны,
им ощущаю твёрдость соска.

млечное. вечное. сверхчеловечное.
это бурливым порогом в реке,
кальпами мерит всё быстротечное,
феей танцует на языке.

собрана в Цюрихе пресс-конференция:
металлоломом немецкая речь.
этому имя дано: conscientia,
но это – не имя, это – не вещь.

мне в Индии садху сказал по секрету:
всё, что ты чувствуешь, – это оно.
и не найдёшь ничего, кроме этого,
есть лишь это: оно одно.