Евгений Блажеевский - Письмо

Ещё одно лето, с которым так много надежд
Я связывал, кончилось самым банальным обманом
У мёртвого времени, вместо зелёных одежд,
Остались расписки банкрота и анжамбеманом,
Точней, переносом на поздний расплывчатый срок,
Оно сохранило надежд и желаний объедки,
Когда перед носом отчётливо щёлкнул курок,
Когда барабан повернулся на русской рулетке
Нагана, и ты разглядел, как покрыла слюда
Осеннего солнца резные подробности клёна…
Я твёрдо уверен — удача вернётся сюда,
Но некому будет открыть на звонок почтальона.

Я поздно пойму, что за сказочный дар —
Твоё обнажённое тело,
Когда возникает взаимный пожар
Любви за чертою предела.
И хочется эти мгновенья продлить,
Из прошлого взяв по осколку,
Пока между нами незримая нить
Ещё не ослабла,
поскольку
Всему в этой жизни приходит конец,
Не долго верёвочке виться.
Осталась зола от горенья сердец,
И надобно остановиться.
Октябрь разбросает листву по полям,
Бореем пройдётся по лесу,
И нас навсегда разведут по полам,
По признакам, по интересу,
По призракам полузабытых дорог,
Едва различимых под илом,
По судьбам, которые выдумал Бог,
По разным углам и могилам…

Всё реже встречаемся, по принужденью звоним.
Ни прежний азарт, ни желанье не рвутся наружу.
Январь пролетел и метельный февраль, а за ним
Пахнуло весной, и я знаю, что слово нарушу.

Ненужная память об этой усталой любви
Исчезнет в пространстве, где прошлому нет и следа.
Прости, если можешь, и больше к себе не зови.
Седьмое число. За окном наступает среда…

Денёк появился и сник,
Как наше свиданье, короткий.
Лиловый исхоженный снег —
Грязцою на наши подмётки.

«Не надо, — шепчу, — не винись…»
И так от себя отпускаю,
Как будто высокий карниз
Ослабшей рукой отпускаю…

Безбрежный океан,
Волны упругий пульс,
Печальный осьминог
И субмарина Немо…
И безогляден курс
В мотке широт,
И плюс
К тому, что в жизни есть,
В душе черно и немо…
В кают-компании не глобус, а луна
С лицом таким,
Что возникает ода
При виде голубою валуна,
Да «Огонёк» сорокового года,
Лежащий на столе
Эпохи рококо,
Где по углам стоят
Подсвечники на страже,
Где карта вечности
И женское трико,
Что сорвано при грубом абордаже,
Соседствует с письмом
Овидия к М.Б.,
С черновиком в помарках и пометах…
Но этот натюрморт,
По сути и судьбе
Случайный,
Растворяется в предметах…

А свет, сочась,
Сквозь жалюзи течёт,
Скользнув по чашке с кофе и окуркам,
На бесконечный телефонный счёт
Между Нью-Йорком и Санкт-Петербургом…

Позабудутся имя и отчество
И удвоится водки количество
В беспощадной гульбе…
Как тоске твоей — одиночество,
Как свече твоей — электричество,
Я не нужен тебе.

Малиновый сироп с нарзаном
В стакане толстого стекла
На фоне голубого моря —
Вот натюрморт!..
Но истекла
Та жизнь весёлая на званом
Обеде под сурдинку горя…

А в памяти остаться смог
Стакан — образчик общепита —
Толпой годов, тоской дорог
Нетронутый.
И недопита
Вода, как сорок лет назад…

Ночной больничный двор
Слегка присыпан снегом.
Слетаются к стеклу
Снежинки, словно моль.
И корпуса молчат.
Они сравнимы с неким
Угрюмым банком, где
Накапливают боль.

В палате, у окна
Отыскивая спички
И пачку сигарет,
Я слышу, как впотьмах
За лесом иногда
Проходят электрички,
Квадригами колёс
Вздымая снежный прах.

И снова тишина.
Морозом, как наркозом,
Прихвачена земля
И голые кусты.
Мы в темноте лежим,
Как брёвна — по откосам,
Пред болью подступающей пусты
Душою…
Но давай
Пошарим по сусекам,
Остаток дней своих
Сжимая в пятерне,
Давай поговорим
С быстролетящим снегом
И поглядим на мир
При медленной луне…