Евгений Блажеевский - Письмо

Прощай, любовь моя, сотри слезу…
Мы оба перед богом виноваты,
Надежду заключив, как стрекозу,
В кулак судьбы и потный, и помятый.

Прости, любовь моя, моя беда…
Шумит листва, в саду играют дети
И жизнь невозмутимо молода,
А нас — как будто не было на свете…

Можно выжить, порой не имея
Даже шанса, но как превозмочь
Это время под Варфоломея,
Эту десятилетнюю ночь?!

Её звёзды кривы и кровавы,
Её мрак разгулялся вовсю
От Градчан и предместий Варшавы —
До Хоккайдо и до Хонсю.

Я могу себе вырезать уши,
Как арбузное темя, — ножом,
Чтобы только не слышать, не слушать
Крик детей и рыдание жён.

Я могу себя бросить на дамбы,
Разрядить парабеллума ствол.
Я, наверное, зренье отдал бы,
Чтоб не видеть ночной произвол.

Воет ветер, как пёс над могилой,
Кровью пахнет морская вода,
И с особенной, дьявольской силой
Запылали во тьме города.

Можно в небе застыть на ресницах,
Но кому и когда превозмочь
Это страшное время безлицых,
Эту десятилетнюю ночь?..

День просыпался медленно, как зверь,
Страдающий в берлоге от чесотки.
За нарами поблёскивала дверь
Железной арифметикой решётки.

И жизнь ему представилась на миг
Какой-то непонятной мерой веса.
И он судьбу, как гирю весовщик,
Подкинул на руке для интереса.

И сразу стали горести легки,
И не страшна трагедия развязки,
Когда за дверью замерли шаги
И долго ключ выискивался в связке.

И дверь на казнь была отворена,
И день последний выползал наружу,
Где родин — две,
Но истина одна,
И время,
Раздирающее душу…

Разжала ночь медлительный кулак,
Стал резче контур, твёрже перспектива;
И темнота с домов сходила, как
Ленивая волна отлива

В холодном небе зрели голоса,
Гремел трамвай и каркали вороны.
Сквозь темноту, едва продрав глаза,
Спешил народ на ранние перроны.

И было грех лежать на простыне
Расслабленным, зевающим невеждой,
Когда носили утро по стране
И мыли лица ледяной надеждой…

Ночные облака
Аляповатой формы,
Как войско ангелов…
Я провалился в сон,
Когда в кромешный час
Качнулся эшелон
И, грохоча, пошли
Железные платформы.
И кто-то небеса
Рванул незримой ниткой,
И голубая пыль
Зависла у виска,
И понеслись во тьму
Небесные войска,
Но пахло в городе
Сиренью и калиткой…

Собака…
Соловей…
Невольный стон…
Сверчок…
Листва…
Обрывок разговора…
В переплетенье звуков погружён
Глубокий сон
Весеннего простора.

И потому безмолвие легло,
Что в темноте,
Не следуя примеру,
Желают страстно,
Говорят легко,
Но в меру…

Проснёшься в темноте —
Раскаянье и жуть
Опять собою заполняют грудь,
Ворочается крик,
И сердцу тяжело,
Как будто над тобой
Летает НЛО…

И возгласа падучая звезда
Летит во тьму
Сырой весенней дачи.
Скребётся за стеклом
Подобие куста,
А изнутри душа
Скребётся по-собачьи…

Да, мы не ведали беды,
Когда встречались тут.
О, Патриаршие пруды,
Или, точнее, пруд!

У вечереющей воды,
Покуда не темно,
Гуляли дети и коты,
Стучало домино.

Да, я не ведал маеты,
Хотя усвоил свойство
Краснеть, когда спешила ты
Вдоль польского посольства

Туда, где свиристел сверчок,
Где шелестело лето
И на меня косил зрачок
По-детски, по секрету…

О, привкус яблока во рту,
О, солнечная дата!..
Я собирался в Воркуту,
Потом ещё куда-то.

Я расставался впопыхах,
Я жил легко и честно.
А ты осталась на прудах,
Растаяла, исчезла…

Я просыпаюсь в поздний час
И слушаю, как гулок,
Под женским шагом вперетряс
Гарцует переулок.

Рукой, протянутой во мрак,
Что густ, как кофе крепкий,
Мучительно ищу табак
На шаткой табуретке.