Вадим Ларин - Лишь только век

Ну почему и отчего
Из железной груди моей
Саксофон не отлили?
Пел бы и пел себе
Под чьими-то чуткими пальцами.
А так вишу молчком,
Глотая письма ночью и днем,
Признания в бедах и счастьях.
Нет, я не горюю.
«Здравствуй, дружок!» —
Читает мальчишка
В дальнем углу планеты.
А я тихонько дужу в рожок
И всем рассылаю приветы.

Что за топот в поднебесье?
Конь Ильи в ночи летит.
Это Бальмонт своей песней
Вместе с звездами звенит.

Пред домами пляшут тени
Молчаливою гурьбой.
И зовет их в лес Есенин —
Скорбный вещий домовой.

У реки пылают ивы,
Солнце ветками схватив.
Сочиняет Ознобишин
Вместе с речкою мотив.

Все мы – полны одночасья.
Облетает яблонь цвет.
И в волшебных ипостасях
Вечно жив родной поэт!

Поле, слезами Божьими зареванное,
Лес, дыханьем его изможденный, буреломный,
Море, вычерпанное плошкою насухо,
Небо, содранное и сунутое за пазуху,
Ищет странник упрямый себе в утешение.

А поле хлебами шумит золотыми.
А лес дубами встает вековыми.
И море волнуется вечною радугой.
И в выси планеты сияют нарядами.
И Бог умирает и просит прощения.

В пустыне тундры день умолк.
Затих тревожный бег оленей.
Шаман откинул свой полог,
Примету древних погребений.

Молчит колдун, и тишина
Мерцает Северным сияньем.
Горит Полярная звезда,
Властитель странствий в мироздании.

Пылает искорками снег
Над чумом древним, колченогим,
Сим предвозвестником ракет,
Открывших в космосе дороги.

Маин, он знает ночи плен,
Он Солнце людям возвращает.
И шапку круглую, свой шлем,
На брови глубже надвигает.

Пора, пора! Взвилась пурга
Ракетными дымами старта.
Вернуться б только до утра
И нарядить в дорогу нарты.

А до восхода – целый век,
Помноженный на скорость света.
Уснул шаман, и белый снег
Кружится в танце с воем ветра.

Несется барабан под гору
И дробь-тревогу бьет свою.
Он слышен одному лишь Богу,
Остановившему войну.

Там, на вершине, барабанщик
Поник, убитый миг назад.
Не поведет он войско дальше.
Окончен бой, окончен ад.

Бегут войска, спасая флаги,
Бегут домой, к своим хлебам.
Им лишь один – призыв отваги
Гремел усталый барабан.

Победам громким был обучен.
И вел войска свои вперед.
А после он печальным тучам
Свой круглый подставлял живот.

Стучали капли мерно, глухо —
Рыдал Господь, создавший мир.
Смеялись барабанщик с другом,
Чуму войны обретши в пир.

Но вот лежит, сраженный шпагой,
Сей новоявленный Адам.
Не смог спасти он чести флага.
Умолк усталый барабан.

Рамиро Кемпес – матадор —
Лежит в трусах на койке.
Смеется Солнце из-за штор,
Сей плащ проткнув неловко.
По потолку гуляет тень.
О бык, вчера прощенный!
Его последний красный день
В арене раскаленной.
Висит на гвоздике костюм,
Весь золотом расшитый,
Безумным Солнцем между дум
Нарочно позабытый.
А бык был черен, словно ночь.
Лоскут ее несчастный.
Там тьма и свет во всю их мочь
Ведут свой бой опасный.
Шумит листвой Воскресный день,
Веселый, беззаботный.
А завтра он, как эта тень,
Пойдет искать работу.

Что за девица, бинтами замотанная,
Словно тряпьем за тысячу евро?
Точно напилась ты и, зареванная,
Укрылась во тьме, укутавшись в нервы.
Что ж успокоилась одна, без меня
До Рождества Христова лет за тысячу?
Тоже царица мне, мумия,
Тебя же с тех пор все ищут.
Сотню вещичек с собой набрала.
Лютню, веник, гребешок… Ура!
Жаль. Пустая. К тому ж – одна.
Трезвенник был твой Ра.
Знаешь, бальзам нынче – не тот.
Встречу нашу с тобой отпразднуем.
Что ж он думал, жадный твой Бог.
Стаканов не дал одноразовых.
Очнись! Долой, долой весь дух хмельной!
Хочу я в тебя влюбиться!
Вставай, просыпайся! Мы вместе домой
Помчимся на колеснице!

В красном платье, словно закат,
Девица на палубе вертится.
Лучше, братцы, вернемся назад.
Боятся морские черти.
Лиловое небо штормом грозит.
За борт ее, чертовку!
В море соленом она догорит.
Пять тысяч акул – нам в глотку.
А платье свое Ассоль красное
Из алого паруса сшила.
И нипочем ей двенадцать баллов
Вместе с писателем Грином.