Владимир Черноморский - Прощение | Forgiveness

Я люблю скрипачей,
этих очень естественных снобов,
за магичность футляров
в ладонях с путями фаланг,
за рассеянный взгляд,
доводящий меня до озноба,
ощущенья школярства,
постигшего слово «талант».

Я устал от гитар,
мне кивают всегда пианисты,
не смутят меня монстры —
контрабас и фагот, и гобой…
Ну а эти, ужель
в каждом и Мендельсоны, и Листы,
или каждый, как Ойстрах,
носит в сердце вселенскую боль?

Я ведь знаю, что есть
и вторые, и пятые скрипки.
Есть смычки в кабаках…
А вот встречу – и стану не свой.
И мне страшно прочесть
на глазах снисхожденья улыбку
в тот момент, когда в нервах
скрипача проскрипит канифоль.

Не желая поддаться
повелению этого скрипа,
я протиснусь во взгляд,
прогорланю: «А ты кто такой?!»
И тогда из футляра
выйдет грустная девочка – скрипка.
Он забудет меня,
я совсем потеряю покой.

Я люблю скрипачей.

Война, разорванная Польша.
И в Кракове горел собор.
И утверждал свое безбожье
огня сжигающий позор.

Вспорхнув, осыпались хоругви,
огонь распятие смолил;
и вновь Спаситель был поруган,
и смоляные слезы лил.

Огонь метался по собору,
сусальный оплавлял металл,
сжигал и счастье он, и горе,
что за века собор впитал.

Огонь вздымался выше, выше!
Он небо жег не потому ль,
что небо сотни лет не слышит
гул канонад и посвист пуль,

что небо сотни лет не слышит
осиротелый плач детей…
Он Небо жег! Все выше, выше
Огонь – восставший Прометей!

У иерихонского органа
огонь притих. Но весь свой жар
вдохнул он в трубы. Содрогаясь,
орган ожил и зарыдал.

И рвался этот крик столетий
прочь от страдания и битв,
звучал трагический молебен
всечеловеческой любви.

Как широко и вдохновенно —
величию пределов нет,
коль в жертвенном самозабвеньи
слились Огонь и Инструмент.

О, звуков огненные крылья!
Все в памяти своей храня,
стоим и слушаем, живые,
Токкату Вечного огня.

Сквозные раны – семь аккордов.
Мне вроде рано умирать.
И, может, рано стать покорным.
Спокойным? – Тоже не пора.

Хотя мои ли это раны?