Петр Альшевский - Кабаре-Гиньоль. Русские сезоны

Александр Васильевич Суворов,
Насевший на постепенно теряющего
Сознание
Новобранца Чупунина,
Втолковывал ему,
Что значит быть русским
В бою.
Он не отступает! Всегда наступает!
Разит! Не от него разит – он бежит и разит!
Ты, гляжу, отключился. Отключки ты не стыдись!
Почти все мои чудо-богатыри с нее
Начинали!

Хранящий нарочитую верность
Простонародному,
Кафтанно-сапожному
Стилю одежды
Купец Дупрыгин
Вошел в Гостиный Двор
Одетым совершенно по-европейски.
С деловым англичанином у меня встреча,
Удивленному знакомому он сказал.
Нам предстоят переговоры, на которых
Решится судьба выгодной международной концессии, Выглядеть на них чучелом, ты понимаешь,
Я никак не могу.

Президенту советского географического
Общества
Льву Бергу
Снова шепнули,
Что по личному распоряжению
Товарища Сталина
Исследовать Колымский край
В скором времени
Ему предстоит.
Шутка очень старая,
Заезженная,
От частого использования менее
Жуткой не ставшая.

Захваченный вдохновением
Поэт Фет
Выскочил в сад,
Где его ждало непредвиденное разочарование,
Состоявшее в количестве и качестве
Созданного им за час.
Только двустишие.
Мал золотник да дорог о нем не скажешь.
«Жили-были какаду,
Они жили на пруду».
Неудача,
Определенно она.

Рыбинский струнный квартет был разрушен
Успехом.
Снисходительный комплимент
В петербургской прессе
Расколол участников
На желающих перебраться в столицу
И сторонников немедленного отъезда в Лейпциг,
Чтобы завоевание Европы
Оттуда начать.
Согласие ушло безвозвратно.
Милый, деревенский по своему уровню квартет
Приказал долго жить.

Под установленной в Париже
Гигантской
Скульптурной группой
«Рабочий и колхозница»
С блаженным видом стояла
Ее набравшаяся абсентом мать
Вера Мухина.
Изумительный Париж,
Всемирная парижская выставка,
1937-й год.
Дыши. Живи.
Лови момент.

Залегшего с азбукой малолетнего
Пушкина
Изводили каркающие на крыше
Вороны и желчное брюзжание
Его расхристанной
Няни Арины Родионовны.
Ворон повышением голоса не заткнешь,
А на няню он прикрикнул,
Заставил ее вскочить,
Состоявшаяся стычка была
Кулачной.
Первой из многих.

Отстраненный от командования
За допущенное им пьяное
Падение за борт
Капитан второго ранга Дындин
Ходил по Порт-Артуру,
Беспрестанно высказывая
Несогласие.
Я же ничего особо порочащего не сделал.
И Нахимов падал. И Ушаков!
И Крузенштерн!

Замотавшийся обтрепанным шарфом Косоглотов
С актерской биржи на Страстной площади
Уходил на подъеме.
Его ангажировали.
Роль говорящего дерева,
Воспламеняющегося от плевка
Злого волшебника Лубистала,
Грозила страшными ожогами, но оплата
По косоглотовским меркам
Чудненькая.
Творческое удовлетворение?
Возможно.
Нет, нет, любопытная роль, поработаем.

Уволенный из консерватории
Римский-Корсаков
Вошел к себе в спальню,
Лег на кровать,
Услышал пружины,
Намеренным движением тела
Скрип пружин повторил,
Единственным повтором не ограничился,
Николай Андреевич извивался, повторял, нагнетал,
Сладкая романтическая мелодия.
Она рождалась у него в голове.

Видя подергивающийся глаз
Готовящегося к сече
Александра Невского,
Матерый воевода Борис
Успокаивающе сказал, что бояться незачем,
Тевтонский Орден уже не тот,
Богородица нас не оставит!
Мужающийся князь кивал,
В заступничестве Богородицы не сомневался,
Но его глаз продолжал предательски
Подергиваться.

Несравненный Пушкин,
Проснувшийся в объятиях
Громадной дворовой девки Евдокии,
Не мог из них вырваться.
Девка храпела,
Руки, несмотря на рьяные усилия
Субтильного поэта, не разжимала,
Пушкин, веря в себя, не расклеивался.
Еще рывочек, и свобода
Меня радостно встретит у входа,
Ого, весомо пришло. Годится, чтобы ввести
При оказии.

Взбаламученная большевиками полковая
Чернь
Поставила поручика Гранецкого
У березы,
Вскинула стволы, чтобы его расстрелять,
«Кто в меня выстрелит,
Тому Зеленый Призрак
Лишай на яйца нашлет!»,
Поручик расчетливо прокричал.
Бунтовщики съежились,
Разбрелись,
Народ, ухмыльнулся поручик.
Дремучие суеверия и Карл Маркс,
Все у них, дурней, в кучу.