и птиц оглохших нет.
Всё вымещу рефренно,
и снова будет свет!
Обнятый
Обнята ладонью ладонь
в присутствии кофе и мяты.
И сумрак светлее на тон,
когда ты, январская, рядом,
смолкает мой изверг цепной,
и ширит улыбка просторы.
Мне легче быть с этой страной,
и гибнут все войны и споры,
когда ты тихонько со мной;
крылатей спине, моим стро?кам,
светлее и в роще смурно?й,
вне грусти я, злобы, порока.
Твой волос касается плеч
и щёк моих так интересно,
как райские травы. А речь
колышется снежною песней.
Присутствуй и веруй в меня,
счищая всю сажу и тучи,
остылость на радость меняй, -
мир нового Бога получит.
Панковой Катюше
Отец
Уж чистый стол, по рангу вещи,
ни стука двери иль шагов,
вода напрасная не хлещет,
и нет в углах чужих богов.
Желанный мир, покой и диво:
на скатерть крохи не кладут,
лежат все линии не криво,
на месте каждый атрибут.
Никто не спорит, зря не ходит,
впуская в хату мошкару;
и не сбегает от работы,
что всех важней была в миру.
Глянь, не мешает шагу мусор,
и не прилипла к плитам гарь.
Но замок пуст, и нет обузы.
И ты над этим ныне царь!
Шаманка
Наряды радужнее радуг.
Ты, будто тождество небес
в живом играющем обряде,
каким костёр дивится, лес.
Витою лентою танцуешь,
и птичьим хором и травой
ты правишь, бурею ли дуешь,
творя добро и зло собой.
Вершишь и правдою, и лихом
дела и таинства, дрожа.
Меняешь песни, маски лика,
молясь за свет и урожай.
Кидаешь в небо искры, вспышки,
что плавят ночью облака.
Боятся боги. Племя дышит
над зельем с трав и молока.
И даже мир, любую душу
готова в жертву ты отдать,
чтоб дождь упал на эту сушу;
чтоб в нас царила благодать.
Углями чертишь знаки, мелом,
зовя все силища к себе…
И равен Бог златой, умелый
по силе, святости тебе!
Детки
По ста рецептам и лекалам
варили зелье в чашах рук,
чертей улыбкой развлекали,
перебирая чётки мук.
Вдыхая сеть дымов, дурманов,
играли дети с тишиной,
букетом трав, змеёй, туманом,
и нарекая всех виной:
богов, дома и век горелый,
что эти трубки подожгли.
Мечты на кончике их тлели,
и превращали ум в угли.
С дымами ввысь они летели,
цепляясь в ветви рук и ног,
минуя радуги, метели,
ладони, складки шерсти, тог.
Их Бог, иные ли встречали,
что вмиг оставили в глазах
печатью чудо, боль, печали,
на их смотрящих образа?х.
Семиминутные влюблённости
К тебе б пришиться до седин,
забыть пронзающие будни,
и холода осенних льдин,
и день нерадостный и трудный.
Ах, затереть б печатью дней,
следами страстных поцелуев
все раны хочется так мне!
Я лишь тобою существуем.
К тебе, к тебе, к тебе, к тебе
всей полнотой, остатком силы
лететь, ползти б… Душе-рабе
даруй тепло в любовном стиле.
Пером, заплаткой, ветерком
к твоим нарядам бы прижиться,
иль в волоса? войти цветком,
с тобой судьбой одной вершиться.
Свиваться, впаиваясь в жизнь,
и обретать цвета, значенье.
Огню поддаться б среди тризн,
забыв безветренное тленье.
К тебе б пришиться и любить,
дополнив пир собою-брошкой.
И обо всём забыть, забыть!
…Мечтаю я, глядя? в окошко…
Забвение
На полке умер я,
стихов живое племя
в ночи, начале дня.
Не место им, не время.
И рифм увядший лес
осыпан пылью злобы,
бит шпагой критикесс
в отсутствии той пробы
на всех листах, коре
имён и герба ткани.
Не к той они поре,
в оправе не той гранью.
Но жар-перо всегда
так метко выжигало.
Засыпали снега
узоры строф. Так ало
краснел закат углём
над книгою и прахом.
Но сдуется крылом
окна, широким взмахом.
Завьюжит вязь времён,
откинув пепла ношу,
откроет белый лён
страниц, обложки кожу.
И порохом снежа?сь,
однажды снова ляжет.
И оживёт, кружась,
как ветер вновь запляшет.
Снежная буря
Всё треплются метелью
клубы пуховых куч.
В комы смотались тени
под на?весями туч.
Подушек горы, горки
за гладями полей.
Позёмка вьёт по корке
всё со?рней и сильней.
И солнце еле смотрит
в те на?ста зеркала.
С покоем буря спорит.
Вдали свистит скала
расщелинами, воет.
Стучатся облака,
собравшись белым роем,
в небесно дно, бока.
И холод кости ломит
заборного хребта.
Ненастье буреломит.
Беда на все сорта.
Когда ж она напьётся
Читать дальше