Глеб Пудов - Стихотворения

Что ж? Тупик? Да, тупик, вероятно.
Самый тёмный и страшный тупик.
И на солнце встречаются пятна?
Может, просто я к ним не привык?

Я весь состою из вселенных
и каждая лучше другой:
прекрасны красою нетленной
и глубже, чем весь Мировой
океан. Они равноправны,
но в данный момент лишь одна
заведует мной. Как ни странно,
других подавляет она.
Потом ей на смену другая
приходит (иные молчат):
становятся образы рая
чужими, хоть кажется ад
знакомым. Миры, что «закрыты»,
в спокойствьи немом не живут —
там тоже меняется быстро
обжитых вселенных уют.
Когда ж неизбежно местами
они поменяются вновь,
найду я не то, что оставил,
а что повстречать не готов.

Так остро чувствуешь мгновенье,
когда свершился переход
от твоего мировоззренья
к тому, что вслед ему идёт.

Затихнут мысли, звуки, краски —
всё потускнеет вдруг, и вот
уже гремит оркестром яркость,
в которой мир наоборот.

Однако мир тебе не чуждый:
твоё усилье, результат.
Так отчего ж ты, милый, тужишь?
Иль ты ему совсем не рад?

Я люблю смотреть на карту,
взглядом гладить очертанья
всех монбланов и карпат, их
сизо-белые названья.

Мир старается началом,
стартом юным обернуться,
но и карты сердцу мало,
чтоб уйти и не вернуться.

Нет на Земле бесцветных стихов —
ни одного стишочка на выброс,
ведь каждый поэт в сплетениях слов
находит слово «на вырост».

Сверкнёт неожиданно чудный алмаз
средь всей ерунды пустотелой.
А что это значит (сказать без прикрас)?
Ремесленник знал своё дело.

Я – в городе древнего ярла 38 38 Ярл Биргер Магнуссон (1210 – 1266), потерпевший поражение в Невской битве, считается основателем Стокгольма. .
Среда, и сентябрь, и ночь.
Проснулись могучие Карлы
и, слышно, торопятся в строч —
ке памятник свой обрести,
чтоб медных коллег навестить 39 39 Имеются в виду памятники Карлу XII и Петру I (в Стокгольме и Санкт-Петербурге соответственно). .

Задумчивый запах корицы
плывёт, как туман, над водой.
За церковью чудо-девицы
хмельных украшают собой
мужчин. Сей ночной водевиль
окутал фасады и шпиль.

Немецкий проулок. Тут крысы
свой правят весёлый шабаш.
Царапая лапками крыши,
по лестницам узким на баш —
ни лезут. Над миром повис
их торжествующий визг.

Роса на дверях и на окнах,
на стульях, перилах, камнях;
газеты вчерашние взмокли
на самых невинных строках.
То вечность в обличье воды
глядит из привычной среды.

Ледяной поток уносит
прежних мыслей чехарду,
не догонишь и не спросишь,
отчего и почему.

Жизнь повсюду разбросала,
превратила просто в зна—
комых тех, кого давала
раньше в лучшие друзья.

Даже недругов не стало;
не имею ничего,
чем бы жизнь меня держала,
обижала б
и ласкала, —
НИЧЕГО.

Не смеётся теперь и не плачется.
Безучастная смотрит душа
из меня, эти бледные качества
называя бесстыдным чудачеством
и шепча о себе: «Хороша
всё же я, несмотря ни на что,
после жизни земной или до».

Так живу, ослеплённый ей начисто,
без оглядки на мир, – на себя
полагаясь. Совсем не грустя,
не смеясь, не тревожась. Иначе то
приведёт к раздвоению в старчестве.
Иногда мир с преступной душой
есть уступка, лукавство с собой.

Жду, затаившись, явления строчки.
Ходики тикают, время не спит.
Сентябрь, рассыпающий снег многоточьем,
имеет сконфуженный вид.

Муза молчит непритворным молчаньем.
Ходики тикают, длинные дни
жизнь разбавляют прекрасным отчаяньем
на фоне чернильной возни.

Время не спит. Я старею, старею,
но даже в проекте ещё не готов
памятник мой. Уважаемый тов.
муза! Являйтесь скорее!