И вижу я: нагруженный ишак
пытается пролезть в изгибы щели.
Он весь вспотел, но не попасть никак,
хотя там нет ни пота, ни метели,
ни песен, свадеб, водки, пьяных драк.
Тут нужен слов особенный подход.
Как описать, что есть необъяснимо?
Понять легко, но труден перевод.
И все слова летят не в цель, а мимо,
попутно протыкая небосвод.
Начнем сначала: мир загробный есть
и все об этом знают распрекрасно.
Но до сих пор никто благую весть
нам не принес оттуда беспристрастно,
хотя и душ опальных там не счесть.
И в этом вся особенность среды.
Тот мир загадка, так как он духовен.
Но нам, среди проклятий и вражды,
разврата, зла и криков – "он виновен",
огни духовности пока чужды.
Там солнца не будет...
Георгий Адамович
Душу вывернуть как перед мамой,
наизнанку, до хруста в костях
и, купаясь в своих же слюнях,
упиваться бессмысленной драмой.
Матерясь на прохожих трёхсложно
по дороге в убогий кабак,
там напиться безбожно, да так,
чтоб чертям было жутко и тошно.
Каждый день начинается с песни,
что затем переходит в скулёж.
В этой жизни чего еще ждешь?
Сумрак дня – прочь, уйди, сгинь, исчезни.
Стали твердой безжалостный холод
леденит пьяный пот у виска.
Звук последний тугого курка
не опасен тому, кто не молод.
На столе – недоеденный ужин.
Ты уходишь туда – в мир иной,
повернувшись к эпохе спиной,
понимая, что ты ей не нужен.
«Я умру на скрипучем диване…»
Я умру на скрипучем диване,
поздней осенью, встретив рассвет.
В этом возрасте очень коварен
груз тяжёлый прокуренных лет.
Будут слёзы растерянных внучек,
горький плач безутешной вдовы,
ранний снег из нахмуренной тучи,
бледный венчик вокруг головы.
В тесной комнате станет просторно,
разольётся какой‑то туман.
И вся жизнь пронесётся невольно
прямо в мыслях, минуя экран.
И в туннель из слепящего света
я войду, не жалея ничуть;
окажусь там, где вечное лето,
где смогу, наконец, отдохнуть.
Там, представ перед ликом Господним,
пред его справедливым Судом,
буду счастлив, что стал я свободным
и что здесь теперь будет мой дом;
что теперь я смогу окунуться
в бесконечность Его доброты.
И теперь не придётся мне гнуться,
уставать от пустой суеты.
Остановится зыбкое время,
и пойму я причину и цель.
Это может случиться со всеми.
Жизнь – мгновенье и вновь колыбель.
Всё суета и полный бред,
спешить куда-то смысла нет.
Любовь придёт – уйдёт опять
в лесу фиалки собирать.
Напишешь стих – один, другой,
а жизнь проходит стороной.
За годом год несутся вскачь
под шум дождя, под детский плач.
Смешалось всё – добро и зло,
что было – то давно ушло.
Что будет – знать нам не дано,
да и не всё ль тебе равно?
Мы пыль заброшенных дорог,
где столько проходило ног;
мы грязь на чистом полотне,
каприз, намеченный вчерне;
мы отзвук всех случайных слов,
слеза застывших ледников;
мы тени прошлого огня.
Простите же за всё меня:
за то, что многого хотел,
за то, что веры не имел
и не отдал последний грош.
Среди кретинов и святош
не обессилел я в бою
и продал Родину свою.
И что я получил взамен:
обиды, злость и сладкий плен,
компьютер, книги, Интернет.
Всё есть сполна, лишь счастья нет.
Лечу куда-то: полумрак,
вокруг – тоннель и кое-как
я понимаю – кончен срок,
последний отзвучал звонок.
И сразу стало мне легко,
здесь боли нет и далеко
волнений рой, забот толпа,
судьба, что часто так слепа.
Покой, блаженство, тишина, –
прощайте люди и жена...
Туннель закончился и вот
я там, где только дух живёт,
где бесконечно всё вокруг:
пространство, время, тьма и звук.
Туман молочный вижу я,
отец и мать – моя семья,
которых нет уже давно.
Я знал, что с ними суждено
мне повстречаться снова здесь,
где нет всего, но мысли есть.
И так идут года, века.
Туман редеет и слегка
вдали забрезжил слабый свет,
хоть нет здесь звёзд и нет планет.
И постепенно я плыву
куда-то вдаль и в синеву.
Сиянье ярче, ближе, тут
уже быстрее бег минут...
И вдруг я понял, - пройден путь,
здесь вечного открыта суть,
и это есть предел, порог,
что знаем мы под словом – Бог.
И, только слившись с ним душой,
смогу я получить покой.
Читать дальше