Пётр Мамонов - На плотной земле. Стихотворения

Стали ночи холоднее
и короче дни.
Солнце светит, но не греет.
Мы опять одни.

И пасется на белом лугу,
И копытами легкими мнет
Осторожную белую мглу
И хрустящий по-зимнему лед.

Учусь искусству превращенья,
Учусь искусству быть другим.
Планет холодное вращенье
Причастно таинствам земным…

Вижу лесенки крапивы,
малину, плющ.
А сам, как ветвь сухая сливы, —
колюч и злющ.

Мы любили лежать на горячей,
На горячей жести крыши.
Это было апрелем всходящим
Синим солнцем все выше, выше.
Таял снег и в пальто шли люди,
Хмуря брови и глядя в землю,
А мы, гордо выгнув груди,
Людей на земле не приемлем.
Распластавшись, раскинув руки,
Мы лежали и щурились в небо,
Рвал на части холодный ветер
На груди нашей солнца негу.
А потом мы сразу вставали,
Трое ангелов в плавках белых,
Вниз смотрели и улыбались,
Если кто-то там что-то делал:
Если дворник колол свои льдышки
Черным, ржавым, тяжелым ломом,
Если кто-то во двор наш вышел,
Друг, товарищ, просто знакомый.

И упасть нам совсем не страшно
С горячей, горячей крыши.
Поскользнуться совсем не страшно
На коварно хрустящей жести.

Нет музыки такой,
чтоб выразить меня.
Какой же я, какой?
Какой же я?

Быть может, я стога,
которых еще нет;
быть может, я закат,
быть может, я рассвет?

Какой же я, какой,
какой же всетки я?
бредущий по прямой
сквозь желтые поля.

Все умерло.
Жена заснула.
Поблескивает ножка стула.

О, злая моя воля! Почему
я возлюбил и центром посчитал
себя, сидящего у моря на скамейке?
В копилке пусто – хоть разбей —
едва ли светанёт одна копейка.
Уныние заброшу. Крик такси
заполовинил жития былинку.
Меня смело и сдуло, как пылинку,
с кромешной тьмы залитых солнцем
улиц Тель-Авива.

Не дали электричества.
И мой огонь потух.
И времени количество
мне пропоет петух.

И ночкой полусонною
я с привязи сорвусь.
Не дали электричества,
и не дадут, боюсь.

Сегодня плеск, плеск волн.
Сегодня разное небо.
Влез в окно и вылез обратно.
Долго стоял на ветру на гнилых досках,
странно, кто-то еще увидит все это
через несколько лет.

День – крылатая победа.
День – все войско полегло.
По лесам бегу я в кедах
самому себе назло.

Я погрузился в этот вечер,
во весь покой его, до дна.
Я погрузился, и на плечи
легла мне полная луна.

Летит ли жук,
закат ли протяжен,
лежит ли груда кирпичей у дома —

Все это дорого мне, все знакомо.
Вот с этим я всем сердцем сопряжен.

Не побегу в тропическую даль,
в пучины скал, сияющих зловеще.
Останусь здесь, где Бог меня узнал,
среди листочков, червячков и трещин.

Соленое теплое море,
будто бочонок с селедкой.
Сын удалился в евреи
спокойной и твердой походкой.

Другой в колебаньях и шквалах
моей златоглавой Москвы.
Я роюсь в чердачных завалах
и думаю: вместе ли мы?

И с тем, кто застыл неподвижно;
и с тем, кто бежит в никуда…
Веселое солнышко вышло,
Сияет морская вода.

Какие там моря и океаны!
Винд-серфинги, курорты и винцо!
Зелеными ветвями осиянный,
я прозреваю Господа лицо.

Лицо все тонкое, из тонких паутинок.
Жемчужное, как капельки росы.
Прозрачное, как слабый ропот льдинок,
запутавшихся в рыжие усы.

Не хочется быть лодочкой, влекомой
дурацким парусом по прихоти чужой.

Не хочется в лицо глядеть знакомым,
не хочется асфальт топтать ногой.

Ноги вязнут в травах,
на плече слепень.
В солнечных забавах
мой проходит день.