Александр Рудт - Отражения. Книга стихов

То ли морось, то ли облако
на моей горе в ночи.
За стеной палатки – около —
речка дробная ворчит.
Гляну: осыпи и пропасти,
старый месяц и сосняк.
А в душе давно нет робости.
Что судьба моя? – пустяк.
И расселина зовущая
на белеющей скале.
Мы из прошлого в грядущее —
и бесследно на земле.
Ни о чём уже не сетую —
жесткий мир замешан так —
и про песню недопетую,
и последний сердца такт.
По камням бегу – и чувствую:
шар качается земной.
Что случилось с Заратустрою —
эхом, горечью – со мной.
Для чего живу? – растерянно
крик в долину упадёт.
Дождь? Морзянка? Бог? – размеренно
по пустой палатке бьёт.

Не плачь ты, птица, обо мне,
что вброшен в эту осень злую,
что не ищу покой в вине,
а пью ручья тоску тугую.
А над костром моим звезда
мерцает ровно, неизменно.
И не во мне одном беда,
а в сотворении вселенной.
И на порог лесной избы
листва ложится так уютно.
Суть несложившейся судьбы
сбегается, как шарик ртутный.
Туристов толпы чередой —
на что народ глазастый, вроде! —
проходят, скит не видя мой,
как мимо Шамбалы проходят.
И ты от стаи далеко —
отстала? впереди? – неважно.
А сердцу горько и легко
в сентябрьской медленности влажной.
Не плачь ты, птица, обо мне.
Я о себе давно не плачу.
И не молюсь на крест в окне,
и зябко рук в рукав не прячу.
Твой крик всё тише. Бог с тобой.
Я знаю: юг тебя дождётся.
И встанет солнце надо мной.
И грянет эхо из колодца.

Печорин пьёт дешевое вино.
Немытый дервиш гладит обезьяну.
За чайханою зелени пятно
томится в душном полдне Исфагана.
Уже с болезнью злою не борясь,
Григорий Александрыч дотлевает.
Что ищет здесь заезжий русский князь?
в вине какую горечь растворяет?
«Грузи коляску, Прошка», – говорит.
«Куда? в жару – то? Образумьтесь, барин»
А стрелка минарета так горит.
что облако истлело в этом жаре.
Оставил стол. И злой его смешок:
«В России нет! А здесь тогда откуда?» —
слугу пугает. Тот швырнув мешок,
ворчит: «Ох, эти барские причуды»
«Уже недолго. Потерпи чуток» —
Печорин извиняется как будто.
Пёс у ворот почесывает бок.
Фонтан вдали посверкивает ртутно.
Поправил тент. И расстегнул сюртук.
Он смотрит вдаль. Он никому не нужен.
И проклят север им. И проклят юг
И за коляской пыль постыло кружит.

Осенний шмель нерасторопный
бессмысленно пронзает высь.
Поющий ямб четырехстопный
шутя преображает мысль.
Рас тут кристаллики в растворах,
иную суть понять веля —
под сентября гипнозный шорох.
под муку смертную шмеля.
Не день – знобящая утеха,
коктейль «Истома сентября».

О, галактическое эхо!
О, воздух в капле янтаря!

Мандарины пахнут Новым годом,
школьной ёлкой, зимнею свободой,
скрипом санок под горой на Южном,
штурмом крепостей ватагой дружной.
смелостью – дурной и в кровь разбитой
на вершине вышки, льдом облитой,
вкусной книжкой, пульсом в ловкой клюшке,
восхищенным блеском глаз девчушки.
Мандарины так уводят в детство,
что лбом в айсберг впору упереться.
Шар пахуче – пористый ласкаю —
и, как солнце – в небо запускаю.