Людмила Сидорова - Пушкин – Тайная любовь

Конечно, в каждой повторяемой творчески чутким на ухо Пушкиным чужой строчке было что-то для него самого забавное (несуразное, высокопарное…), но из ряда подобных он почему-то ведь выбирал именно эти. Даже из одной заметки Анны Керн об этой пушкинской привычке вполне резонно сделать вывод о том, что не было в отношениях поэта с нею ни интеллектуальности общения, ни теплоты любви, ни прозрачности понимания чувств. По сути, каждый из них понимал и любил только себя.

Кстати, если сексуальный опыт с Анной Керн в восприятии Пушкина, «пробежав» по стволу дерева, опять опустился на уровень травы (низменный, материальный интерес, потребность тела), то такого же рода отношения с ее двоюродной сестрой Анной Вульф зимой 1828 года он фиксирует непременно в верхних ветках деревьев. Как на потолстевшем керновском дереве в «Опушке». Там на самой высокой тонкой веточке сохранилось хоть сколько-то зелени: для Пушкина – новизны, свежести, разнообразия в скучных многолетних неполноценных сексуальных контактах с возрастной уже девушкой Анной Николаевной. В голых ветках кроны и единственной зеленой веточке записано: «Я у…ъ Анету Вульфъ въ Малинникахъ».

«Высота» на дереве этой любовной связи – конечно, не от возвышенности пушкинских чувств к Анне Вульф. Скорее – от, так сказать, головной, умственной, а вовсе не сердечной, как полагалось бы, природы этих отношений. Разобидевшись осенью и на Бакунину, и на Оленину, Александр Сергеевич как бы снисходительно принимает «утешения» еще, кажется, недавно столь же гордой по отношению к нему старшей из двух сестер его приятеля Алексея Вульфа, которой адресованы его иронические стихи 1825 года – начала ее в него влюбленности:

Он теперь словно «отыгрывается» на несчастной Аннушке, по его мнению, слишком много воображающей о себе – по использованной в стихотворении пословице, «с…ей» духами. Как бы «мстит» в ее лице всему «несогласительному», «несочувственному» по отношению к его матримониальным планам женскому роду…

То, вследствие чего кувшинихинское дорожное приключение Пушкина с Анной Керн в январе 1829 года имело место, в той же сюите с дорожным столбом достаточно подробно описывает пышный куст невдалеке от него. Читается записанный в нем текст справа налево по чуть клонящимся для этого влево вертикальным веткам-строчкам.

Они сообщают: «Мать АлексѢя Вульфа устроила балъ въ городкѢ СтарицѢ. Я верстъ 250 мчался изъ Москвы изъ-за Екатерины Бакунинай, чтобы встрѢтитъ въ гостяхъ у Вульфавъ сестру его, надоѢдливаю муху Анну Кернъ. Братъ ея устроилъ мнѢ как бы случайную встрѢчу съ ней въ БерновѢ. Наутро я отправился къ АннѢ на свиданiе въ Кувшиниху на почту. Она Ѣхала къ мужу въ Смоленскъ».

Происходило это свидание на кувшинихинской почтовой станции по всей вероятности 15 января. Наутро 16 января любовников нагнал в Кувшинихе их «сводник» Алексей Вульф.

По верстовому столбу в этой сюите прописано направление движения обоих друзей из Павловского и Бернова: в нижней части столба предлог «на» и вокруг его «головки» – названия «Кувшиниху и Петербургъ».

Центральная часть верхнего фрагмента ПД 838, л. 99 об.

Однако и «ПЕЙЗАЖ СО СРУБЛЕННЫМ ДЕРЕВОМ» на листе 98 об. в ПД 838 имеет отношение не только к Анне Керн, а даже в еще большей мере – к Екатерине Бакуниной. На листе с ним поэт болдинской осенью 1830 года разрабатывает VIII главу «Евгения Онегина». Создавая строфу XXVIа ([Смотрите] в залу Нина входит…), представляет себе, видимо, одну из своих юношеских пассий – держащую в Петербурге собственный великосветский салон важную даму Наталью Кочубей-Строганову. Она в его романе как бы олицетворяет блестящий высший свет столицы – окружение его главного персонажа, ставшей княгиней и генеральшей Татьяны. К этой главе несчастная элитно-деревенская царскосельская девочка Жозефина Вельо уже окончательно переросла, перевоплотилась в полную достоинства, неприступную столичную светскую даму Екатерину Бакунину.

Центр этой сюиты – заросший травою пень, «рассказывающий» историю любви Александра Пушкина к Екатерине Бакуниной. Но начинается эта история даже не с самого окруженного травой и деревьями пня от срубленной близ корня молодой здоровой и могучей в своем потенциале ели,на породу которой указывают пробившиеся из-под земли от ее корня пушистые хвойные росточки. А с похожего на убегающего ежика(тоже ведь – колючка!) облачка-воспоминания поэта о его теперь уже достаточно давней лицейской молодости.