Людмила Сидорова - Пушкин – Тайная любовь

На это указывает третье исправление цифр на все том же придорожном столбе сюиты ПД 838, л. 99 об. Поверх цифр «230» и «250» Пушкин более бледными чернилами и более крупными цифрами начертал: «до почты 15 вѢрстъ» , имея в виду ям, к которому относит свою будничную, грубую, даже циничную ремарку: «Я у…ъ Анну Кернъ въ КувшинихѢ на станцiи». В этом рисунке сюиты в нескольких вариантах написания увековечены и сам факт этого дорожного «развлечения», и его место и дата: «16 Генваря» .

Запись об этом интимном свидании, которое для себя с Пушкиным организовала в несколько экзотическом по тем строгим временам месте неистощимая на выдумку касательно всего относящегося к амурным делам Анна Керн, имеется и в сюите «ЛЕСНАЯ ОПУШКА» (ПД 838, л. 100) – мы сразу просто не стали ее читать. В траве близ корней расположенного в крайней левой – «неправильной» – позиции и как бы противопоставляющего себя всем остальным своим изображенным здесь сородичам голого дерева со сломанной верхушкой Пушкин примечает: «Я у…ъ Анну Кернъ ВЪ КУВШИНИХѢ на почтовай станцiи».

Его «ловеласовскую» натуру интригует не только эксцентричность любовного поведения его давней подруги в тверской глубинке. У почти усохшего дерева по имени Анна Керн на его рисунке нет «головы»: несмотря на собственные мимолетные, хоть и многолетние интимные отношения с этой женщиной, Пушкин не одобряет ее стремления к официальному разводу с мужем, порицает ее легкомысленное поведение.

У «ножек» дерева «Евпраксия Вревская» начинается расположенная в сюите перпендикулярно предыдущей фраза-продолжение мысли поэта об Анне Керн: «Она Ѣхала къ ея мужу…». По кроне дерева Евпраксии с переходом на крону дерева ее мужа, Бориса Вревского, расписано направление, по которому Анна следовала: «…въ Смоленскъ…». В штриховке правее названия ее пункта назначения записана и надобность, по которой она в этот город торопилась: «…разводиться съ мужемъ, чтобы жить въ ПетербургѢ».

Пушкин прекрасно знал, что Анна уже лет пять не живет вместе со своим законным мужем Ермолаем Федоровичем, к тому времени уже генерал-лейтенантом и комендантом Смоленска, но не одобрял ее «безголовых» намерений: подумала ли она о том, на какие средства будет существовать одна, после официального развода?

Пока не отошли далеко от «Лесной опушки», заметим также явное сходство линий текста травы у корней нарисованного в этой сюите керновского дерева с травой возле него же в сюите «Пейзаж со срубленным деревом». Разница – в том, что в «Опушке» сообщение о первом сексуальном опыте автора рисунков с Анной Керн в 1825 году в Тригорском сдвинулось в прошлое – записано в отдалении штриховкой, привязанной к современности комментарием: «Я не люблю ея». Да уже и по толщине ствола безголового керновского дерева можно судить о том, что события в «Опушке» происходят на целых пять лет (огромный для быстро стареющей женщины срок!) позже тригорских.

Пушкин не только не признает за собой обязательств по отношению к этой своей давней подруге, а и явно порицает ее распутный да еще и безмужний образ жизни. Он уже не рад даже просто встречаться с этой своей «надоедливой мухой» в петербургском салоне жены его друга Дельвига, где Анна – нечто вроде непременной детали интерьера. Кажется, в своих мемуарах Анна Петровна больше всего внимания уделяет своему общению с Пушкиным в 1828 году, но в плане описания общепризнанной в нашем литературоведении любви к ней поэта и здесь «ухватиться» буквально не за что. Все связанное с Анной Пушкиным иронизируется или не очень даже добродушно обшучивается. Услыхал, к примеру, в дельвиговской гостиной посвященные Анне стихи А.И. Подолинского

и тут же пародирует их последние строки:

Сама Анна Керн сетует: «Пушкин в эту зиму бывал часто мрачным, рассеянным и апатичным. В минуты рассеянности он напевал какой-нибудь стих и раз был очень забавен, когда повторял беспрестанно стих барона Розена:

передразнивая его голос и выговор…» [140]И, заметьте, – полное отсутствие стремления понять, почему именно эта строка запала в душу поэта, в унисон с какими его мыслями она в ней вибрирует… О том, что такое «цитирование» у Пушкина не было предназначено «забавлять» окружающих, говорит ремарка князя Вяземского: «Пушкин всегда имел на очереди какой-нибудь стих, который любил он твердить. В года молодости его и сердечных припадков, было время, когда он часто повторял стих из гнедичева перевода вольтеровской трагедии «Танкред»: «Быть может, некогда восплачешь обо мне!» [141]