Александр Левинтов - 4 | Последнее

Там путаны за валюту,
всё, что хочешь, всё ништяк,
там такой счет намалюют,
что и Гейтсу не пустяк.

Ночь, луна, фонарь, аптека,
кажется, Терлецкий пруд,
и менты меня для смеха
в обезьяннике запрут.

Там просплюсь, слезой умоюсь,
крест нательный заложу,
я в душе помойной роюсь
и Россией дорожу.

мы злыми волками
вечерней Москвой
всё кайф свой искали —
волна за волной,
пивные – стекляшки,
гадюшников звон,
лихие стакашки
с шумящих сторон,
а где-то – тревоги
за наш неуют,
неверные ноги,
вас, может быть, ждут
всё те ж разговоры
про всё – ни о чём,
дворы словно норы:
мы жизнь в них пропьём…

вновь скоро грозы
земли дрожанье
мы примем позы
для возлежанья
под струи, брызги
стакан наполним
под чьи-то визги —
мы юность вспомним
нет сил? – ну, что же
мы не в накладе
пусть наши рожи
не видят бляди:
еще мы мыслим
и существуем:
хвала всевышним,
пусть стали хуже
глаза и уши,
мы всё же глушим,
хоть мы не нужны,
остатки мира
в твоём сознаньи —
вино и лира
воспоминаний…
пусть грянет крепко,
порвётся небо:
грачи на ветке,
я жду, как хлеба
ждет нищий в Храме,
разверзтых истин,
открытых нами,
раскрытых листьев —
и с именами

под грозным небом
загрохотало,
вот стихло, дрожью
затрепетало,
упали брызги
как дробь калибра
медвежьей силы —
и всё зависло,
ещё немного —
и ветер рваный
завихрит струи
легко и рьяно,
в бокале тонком
коньяк хороший:
пусть град дробится
лихой порошей,
всё ж есть отрада
в грозе и громе —
вон, голубь жирный,
исчадье ада,
намок под ливнем:
ему не надо
ни алкоголя,
ни даже страсти,
он бога молит
от сей напасти,
а мне всё проще
в глотках глубоких
у тучи проседь
менять в потоки,
я пью отраву,
дышу, и кроме
меня и неба,
ничто не может
возжаждать хлеба
стихов и тождеств

коньяк, ароматный вулкан,
пылает как магма в руке,
суля и дурман, и обман,
мой друг, и тебе, ну, и мне

и стих небрежный, полупьяный
из сердца вырвется порой,
чтобы в угаре и обмане
вдруг обрести в себе покой

крепчайший кофе перед нами
и горький черный шоколад,
сигарной сладости губами
гаванский ловим аромат

и стих небрежный, полупьяный
из сердца вырвется порой,
чтобы в угаре и обмане
вдруг обрести в себе покой

тебе сдавать – мне ставки делать,
игра – забвенье от трудов,
доска, испачканная мелом —
свобода от любых оков

и стих небрежный, полупьяный
из сердца вырвется порой,
чтобы в угаре и обмане
вдруг обрести в себе покой

из моря туча
на город грянет,
бывает круче
или иначе,
но я спокоен —
холодный херес
стакан наполнит
сполна и через,
стихия скатит,
мужик – креститься,
а мы накатим,
чтобы напиться
озоном свежим,
вином миндальным,
забыв про плеши
и про скандалы,
душа спокойна,
и ум витает —
над Крымом знойным
гроза не тает,
сверкайте громче,
орите, чайки,
еще не кончен
мой пир печальный,
еще бушуют
ветра и волны,
напрягши скулы,
опять наполним,
и мир откроет
простор и тайны,
и Бог умоет
того, кто крайний

и всякий слышащий меня поймёт
и разрыдается чуть пьяными слезами,
и тоже пустится в мой горестный полёт,
поникшим ангелом – над сирыми, над нами
налей же, друг, горчайших ядов дозу:
пусть всё не так, и жизнь не удалась,
мы по жаре, дождю или морозу
махнём не глядя и перекрестясь,
над нами – купол незавидной яви,
и солнце светит – чуть над горизонтом,
от недопитого мой слог, конечно, вянет
как вянут страсти, собранные оптом,
налей ещё: туманы, ветры, дали —
здесь всё смешалось, в чуждом далеке,
мы здесь не потому, что нас позвали,
а просто жизнь уходит налегке.

«ранний дождь – до обеда»
всё льётся и льётся,
мне с утра, как всегда,
удивительно пьётся,
по поникшим кустам
слёзы неба стекают,
жизнь, признаться, пуста,
хоть и льётся стихами,
сладкий перец идёт
хорошо к совиньону,
на асфальте народ
мокнет словно солома
с деревенской избы —
до души промокает,
мир немного забыт,
когда дождь идёт в мае,
и стоѝт благодать
позабытых страданий,
и на память печать
совиньон льёт в стакане