Вячеслав Евдокимов: Первая и негасимая

И чтил его игрок и зритель,
Вся стадионная обитель,
Что был решителен и смел,
При пасе лишь туда летел,

Коль игрокам в том было надо,
Душа с того их страстно рада,
Ввергая ум и ноги в прыть,
Чтоб в нападенье гол забить!

А у ворот смогли бы лица
Вмиг от него бы защититься,
Опасность гола чтоб отвесть,
Чтоб им за то была бы честь!

С того летал он вдохновенно,
Гордясь собою непременно,
Высокомерия что нос
Вон от игры к другой всё рос,

Вконец что вскоре уж зазнался,
В себе игры увидев аса,
Мол, ею он руководит,
С того зазнайки стал вон вид.

Летать уж в цель совсем упёрся,
А соизволил вбок да косо…
Уж не летал стремглав! Уныл…
– Вон игроков долой – мазил! —
Трибуны буйные ревели, —
Эй, игроки, взвинтитесь в деле!
Вы не детишки во дворе,
Что не в смышлёной всё поре,

А звёзды высшего разряда,
Вот и играть отменно надо,
Как подобает мастерам!
А сей игре позор и срам.

Но игроки в недоуменье:
– Играть в нас есть всегда уменье,
Но мяч не слушается нас,
Он игнорирует наш пас,

Летит неточно да всё мимо,
Хотя в цель бьём лишь чётко, зримо,
Как заколдован стал он кем…
Вот их азарт в игре стал нем.

А Мяч в улыбочке ехидной:
– Какой я действенный и видный,
Что вон игры весь толк пропал.
Ай да я спец! Ай да удал!

Воздайте честь мне в этом, братцы!
И на глазах стал раздуваться,
Приняв огромнейший размер…
– Смотрите! Видом я не сер,

Смотрюсь вовсю авторитетно,
На поле важным стал заметно,
Что ошарашен каждый взгляд…
Ах, как же стал тому я рад!

И всё‐то пыжится натужно,
Объём растёт, растёт всё дружно…
Но есть всему всегда предел.
И у Мяча, хоть не хотел,

Вдруг разошлась по швам покрышка…
Он лопнул! Вот ему и крышка.
Лежит вон сморщенным комком…
Его же с поля не тайком,

А под трибун всех возбужденье
Швырнули вон в одно мгновенье.
В игру был вброшен вмиг другой,
Который в дружбе был с ногой,

Летал туда, куда хотела,
Ведь била точно и умело,
Вот и игры стал вновь расцвет,
А это душам, знать, привет!

Вновь игроков играть уменье,
Трибун с того и восхищенье!
Игра – отрада из отрад!
Игрок и зритель каждый рад.

А тот, что лопнул вон от спеси,
В авторитета не был весе,
Ведь неприглядный, рваный вид…
С того и всеми вон забыт.

Был списан без восстановленья.
Игра не терпит ведь глумленья
Вдруг обезумевших Мячей,
Вредил всем норов гадко чей.

А тот в игре всегда приятен,
Что без надменности ввек пятен,
Ноге послушен, голове
На поля дивнейшей траве,

Чтоб не вредить игры задумкам,
Не подвергать её бы мукам,
И игрокам ввек не мешать,
Была чтоб действий благодать.

Жила‐была Ворона…
Ей не было закона,
Чтоб что‐то не украсть, —
Её в том вечно страсть.

Зачем всегда трудиться?
Она ведь не тупица,
Готовое коль есть,
Украсть его – ей честь.

Вот нагло из‐под носа
Хватала всё без спроса,
Что надо, мчала прочь,
Довольная в всю мочь!

То схватит у ребёнка,
Заплачет тот презвонко!
Кто ж отвернётся, – хвать,
Что нужно! Благодать…

Глотает с аппетитом
С довольным видом сытым,
Всё созерцая вкруг:
Ещё б что схапать вдруг?!

В разбое нет предела.
Молва вот и летела,
Что пакостна она,
Зловредностью сильна.

Знать, наказать бы строго
За зло, его ведь много!
То всем не благодать.
Её и стали гнать
Безудержно повсюду,
Как нечисть, как иуду,
Вот норов стал пуглив,
Настороже, труслив…

В азарте уж не бойком.
Пришлось вот по помойкам
Слоняться день‐деньской
С печалью и тоской,

Раздолье здесь ведь было,
Отбросов тьма… То мило.
Хоть, правда, с запашком…
Кто был тут, с ним знаком.

В том было униженье
Вороне, отлученье
От милой всем еды,
В плену вот и беды

Страдала тяжко слишком…
Пришлось тряхнуть умишком
Ей, что‐то предпринять,
С чего бы дух и стать

Вновь возродились сладко
И были б, как помадка,
Как прежде, дали б сласть,
Прогнали б вон напасть!