Денис Опякин - А в доме кто-то есть, хоть никого нет дома (сборник)

А ведь когда-то можно было так
вот запросто,
Без всякой без оглядки
вбежать. В прихожей
Бросить все. С разбега
Тапки
запнуть под шкаф
И без последствий
закричать.

Мы собирались уходить:
– Пора.
Он вглядывался в плиты,
В немой бесчувственный гранит.
Зеркально-бледный,
Он всматривался в имена,
В венки, оградки,
В заснеженные купола,
В просветы, в ветки.
Он с кем-то говорил, просил
(мы их не знали).
– Темнеет, дед.
(Не отвечал.)
Стояли. Ждали.
Он ближе подошел. К венкам. Поправил.
– Поздно.
– Идите. Я… я догоню.
– Мы ждем.
– Не нужно.
Ушли. Остался. Сел на снег.
Смотрел. Не видел.
Прислушивался к тишине
И ей не верил.
Один. Жена, брат, дочка, сын –
Все здесь, все рядом…
– Иди, замерзнешь.
– Ничего.
– Мы здесь. Мы рядом.

Как же это стало буднично,
До циничности жестоко:
На посадку заходящие
Два разбились самолета.

Или это слишком часто всё?
А фатальность – однородна.
Сострадание – святая вещь,
Но и святость не бездонна.

От такого откровения,
Как бы это страшно не было,
Возникает ощущение –
Катастрофа неизбежна.

И не дай Бог что-то дальнее
Намечается. Молящее.
Смотришь в лица провожающих,
Полагаясь на удачу.

Любовь не терпит повторений.
Беги от вымученных фраз,
От запоздалых объяснений –
Все это слишком портит нас.

Итак-то мы не идеалы,
Так – кое-что из ничего.
(Нет, есть у нас оригиналы,
Но и они не без того…)

Что толку? День, другой
(не больше)
в обнимку. Повезет –
в кровать
Затащим мы друг друга ночью,
а утром чем себя занять?
Смотреть? Молчать? Опять смотреться?

– Как я могла? За что? Урод!
– Как мог я? Съел чего? Объелся?
(Или совсем наоборот.)
Фальшивить сердце начинает:
То с ног собьет, то запоздает,
То просто-напросто молчит
И ни на что не отвечает.

Любовь! Любви оно не знает.
Спеша ко всем –
От всех бежит.

Я мечтаю – о чем не мечталось:
Ночь вторую лежу враскоряк.
Не лежится. Привстану, усядусь
У окна. И смотрю, что да как.

«Мы снова встретились с тобой…
Но как мы оба изменились!..»
(Признался Лермонтов весной.)

…А мы не встретились с тобой
И, стало быть, – не изменились.

А тишина? Ей быть ли идеальной?
Нет. Есть отсутствие, а тишина – внутри.
Нет полной, абсолютной тишины.
Есть идеальные глухие.

Ямы, трещины асфальта,
Змейки на песке.
Небо проткнутое, чайка,
Камешки в воде.
Дым костра, огни и тени,
Темных волн бугры.
Ржавый якорь, лодка, сети,
Горы-валуны.

Что значит жизнь?
Вершина, брат, вершина.
Чтоб покорить ее,
Порою мало жить.
Чего боюсь я?
Покорив вершину,
Признать,
Что покорил не ту.

Как хорошо! Сидел бы и сидел
на берегу. И ни о чем не думал.
Смотрел вперед и видел, что хотел.
Или хотел, но так и не увидел.

Дни о дни спотыкаются. С моря
в полный рост набегает волна.
Дождь бомбит что есть сил,
безысходно,
по изогнутым спицам окна.
Ты и я. Мы одни. В этом гуле
не могу ни сидеть, ни лежать.
Что осталось с тобой нам
в июле?
Пережевывать. Вспоминать.
Так рождается новое. Чувства
врассыпную бросаются. Мысль
наугад, боевыми, искусно
бьёт в упор задремавшую жизнь.
Выползают наружу обиды.
Я молчу. Отступаю и жду.
Ты срываешься. Бьёшь без причины,
а ведь знаешь, что скоро умру.

Так могла бы хотя бы сегодня,
когда стонет всё, жжёт изнутри,
вывор-р-р-рачивает, рвется в клочья…
– Умоляю тебя. Не смотри.
И ты воешь надорванно. Всхрипом.
Я дрожу. Задыхаюсь. Молчу.
Гонит ветер в пространстве двуликом
Горсть созвездий. Надежду. Мечту.

Я путаюсь в себе –
не нахожу ответа.
Мне страшно. В никуда
скатилась жизнь поэта.
И здесь – из ничего –
я создаю сюжеты,
в которых столько «Я»,
но не хватает света.
Но не хватает тех
губительных признаний,
блистательных побед,
простых очарований.
Но не хватает лиц,
сердец, судéб, событий.
Со всеми: «нет-да-нет»,
не к месту
запятыми…