Александр Виноградов - На обратной стороне сознания

Среди нависших тенью полок
И старых, запылённых книг,
Ушедшего живой осколок
Забытый, маленький дневник.

Его невзрачных очертаний
Касалась призрака рука.
Обрывки дат, имён, названий
Вновь говорят через века.

Поблекший вензель золотистый,
Обложки кожаная твердь.
На всём оставила когтистый
Свой отпечаток страшный смерть.

Почти истлевшие страницы,
Следы давно ушедших лет.
Что в вашей памяти храниться,
Какой таинственный секрет?

Какие он оставил раны?
Чем жил хозяин этих строк?
Тот незнакомец безымянный,
Последний, истинный пророк.

На новый мир глядят печально
Давно закрытые глаза.
С приветом дружеским, прощальным,
Как много лет тому назад.

Вновь опускается устало
Средь книжных полок тишина.
И вздох последний, запоздалый,
И ночь из пыльного окна.

Мне кажется или вдали мерцают
Огни, лаская убранство полей.
Дневные краски меж берегами тают,
И слышится немолчный крик летящих журавлей.

Там ночь над влажным, посеревшим лесом,
Качает в сумраке затихшую листву,
И месяц – вольнодумец из позабытой пьесы,
Разыгрывает в небе последнюю главу.

Лоснится чёрная, хрустальная прохлада,
И шепчутся о чём-то склоняясь камыши.
А месяца близнец из отраженья глядя,
Разнежился на волнах неведомой глуши.

Нехитрая игра пастушеской свирели
Взмывает в купол лилово-золотой.
И меркнут звёзды, серебрятся ели,
Вуалью обернувшись просторной и седой.

В чернильной темноте устало дремлет шорох,
У вековых корней притихли ручейки.
Спят близнецы забыв о жарких своих спорах,
Укрывшись одеялом безоблачным реки.

Предутренний туман и серебрятся росы,
Их чистый голосок звенит в густой траве.
А за холмом встаёт рассвет светловолосый,
Приветливо кивая молочно-сизой мгле.

Иду туда, где в воздухе витает
Такой чарующий, цветочный аромат,
Где как юнец восторженно мечтаю,
Увидеть твой родной, такой любимый взгляд.

С немым укором молчаливым,
Во взоре ангельском твоём,
С таким молчанием тоскливым
Ты покидаешь старый дом.

Неслышно притворились двери,
Оставив сумрак и хулу.
Я до последнего не верил,
За свет вновь принимая мглу.

Ты говоришь, но всё напрасно,
Твои неведомы слова,
Когда на лике столь прекрасном
Следы едва заметны зла.

Ты внемлешь, словно на иконе,
Но то лишь образ только твой.
На церкви золотом амвоне
Молитвы воздаёшь святой.

В том храме нет весны и лета
Там свили гнёзда холода.
И алтарём твоим воспетом,
Укрыта мраком глыба льда.

Над ним властительница ночи
И солнца чёрного лучи
Слепые вперив в душу очи,
Мертвенный свет горит свечи.

Протяжный вой у тёмной двери,
Извечно проклятых хоров
И хохот неумолчный зверя,
В крови алкающий даров.

В поклоне том подобострастном,
Простерши руки к черноте,
Ты молишь небо об ужасной
И неминуемой беде.

В твоём котле бурлят страданья,
А в сердце ненависть и страх.
К кровавой мессе припадая
С безумной страстью на устах.

Лежишь одна во храме зверя
С улыбкой ангела в гробу.
Я до последнего не верил,
За свет вновь принимая мглу.

Гроза бушуя отгремела,
Затихли отзвуки вдали.
Оставив распростёртым тело
На крае выжженной земли.

Тоскливо небо созерцаю,
Вдыхая горький аромат.
Вверху раскрылись двери рая,
Внизу разверзся мрачный ад.

Повержен громовым раскатом,
Растоптан, смят и обречён.
Не встать мне с воинством крылатым
Под грозный лик его знамён.

Не пробудить крестом наперсным
Свою истерзанную плоть.
На пепелище чёрном, мерзком
Под душным бархатом болот.

Граница дальнего предела —
Живая радуги межа,
Над лесом сумрачным зарделась
Подобно тени миража.

Её слепящее сиянье
И плавных линий красота
Живым застыло изваяньем,
Улыбкой тронула уста.

И я стремлюсь к тропе заветной,
Тому незримому пути
В твоей ладони семицветной
Последний вздох свой обрести.