Алексей Михайлов - Из жизни Олимпийских богов. Зевсиды

177

«Сделаю я, Мусагет, инструмент необычный,

Но убивать я не стану невинных коров!

Голос придам ему нежный и громкий, и зычный,

Песни его всем понятными будут без слов!»

Феб молчаливо покинул дворец пантеона,

Брату вослед улыбнулась ехидно сестра:

«Музыка Девы Афины сразит Аполлона,

И покорит олимпийцев другая игра!»

178

Несколько дней пролетело от памятной встречи,

Вновь Кифаред оказался в покоях сестры,

Но не услышал Зевсид там приветственной речи —

Зал заполняли прекрасные звуки игры.

Замер на месте мгновенно властитель Парнаса,

Но не заметил Афину за рядом колонн.

«Эта мелодия – явно не песнь волопаса —

Воинов гимн!» – вслух невольно сказал Аполлон.

179

Быстро покинул чертог кифаред удивлённый:

«Я догадался, кто автор чудесной игры!

Изобрести инструмент мог Гермес одарённый…

Тайна останется тайной его до поры!»

Не догадался Зевсид, что богиня Паллада

Сделала флейту сама из ствола тростника!

В музыке дивной звучали и грусть, и бравада,

В пропасть бросала она и несла в облака.

180

В памяти долго звучала мелодия эта,

Феб попытался на струнах исполнить её,

Только напрасным был творческий труд Мусагета —

На сладкозвучной кифаре игралось своё…

На упражненья Бомбилея тратила сутки,

Чтоб удивить на Олимпе пристрастных богинь,

Не выпускала из рук вдохновляющей дудки,

С ритмами гимнов взлетая в небесную синь.

181

Дивной игрой услаждала Паллада долины —

Хищные звери смиренно шли стаями к ней,

Быстро густою травой зарастали руины,

И замирал непокорный бурливый Пеней.

С флейтой Афина пришла в гинекей пантеона,

Где с упоеньем исполнила гимны войны,

Гера с Кипридой смеялись над Девой до стона:

«Щёки раздулись, и уши твои не видны!»

182

В глянцевый щит поглядела Афина поспешно:

Воздух во рту придавал округлённость щекам!

Зевсорождённая Дева смотрелась потешно:

«Ужас! Подобны ланиты мои курдюкам!

Бросила флейту, сказав: «Это звук очерета!

Пусть же наказан жестоко судьбой будет тот,

Кто эту флейту поднимет, как дар Мусагета,

И заиграет на ней без понятия нот!»

183

Плавно летела чудесная флейта над лесом

И приземлилась на берег широкой реки.

А подружиться могла бы с великим Аресом [14]—

Гимны её были воина духу близки!

Несколько дней пролежала она, унывая,

Грустно звучали напевы по воле ветров,

В такт им скрипела ветвями сосна вековая,

Предоставляя опальной игрушке свой кров.

184

Громкая флейта хулила поющую лиру:

«Разве под нежные звуки пойдёт кто-то в бой?»

Вымолвив это, попала под ноги сатиру,

И обнадёжилась новой счастливой судьбой.

Быстро сатир наклонился к загадочной дудке,

Понял не сразу, что это божественный труд,

Долго вертел да и дунул в неё ради шутки:

«Дивно поёт этот с дюжиной дырочек прут!»

185

Флейта пропела мгновенно: «Играй, Марсий, смело!

Я по капризу девицы рассталась с дворцом,

Ты упражняйся, чтоб я заиграла умело,

Станешь под дивные гимны мои храбрецом!»

Снова он дунул в отверстие дудки Паллады:

В громкой мелодии флейты звучали слова!

Не ожидал получить он от песни услады,

И от восторга вскружилась его голова.

186

Двинулись к Марсию с пастбища овцы, бараны,

Стаями птицы слетелись на берег крутой,

С гор величаво спустились в долину орланы,

Чтобы услышать отчётливо глас золотой.

Бойко сатир заиграл, не владея талантом,

И улетать стали птицы одна за другой —

Были они недовольны таким музыкантом,

Чей инструмент был ему «неумелым слугой».

187

Только скотина почуяла силу игрушки:

Овцы и козы скакали, как лани в горах,

Весело стали плясать пастухи и пастушки,

Словно менады на шумных и пьяных пирах.

Несколько дней продолжались на поле гулянья,

Жарилось мясо, лилось молодое вино,

Разум терялся пейзанами от возлиянья,

Так не плясало селенье фригийцев давно.

188

Весть о сатире в два дня разнеслась по округе,

Слухи о дивной игрушке дошли до царя,

Марсия быстро в столицу доставили слуги:

«Знать бы хотел, что тебя люди хвалят не зря!

Марсий, сыграй, удиви мастерством настоящим,

Так, чтобы я танцевал здесь, оставив свой трон!»

Зал был наполнен мотивом весьма немудрящим.

Молвил тиран: «Жаль, не слышит тебя Аполлон…»