Дмитрий Щедровицкий - Стихотворения и поэмы

Выбери образ, чтоб ожил и двигался долго,
Лишь не разбей скорлупу ледяную стрельбой, –
Пусть он глядит, словно волк из глубокого лога,
Пусть, словно коршун, висит высоко над тобой.

Много за лето настрижено в гнездах стрижиных
Птичьего пуха. Теперь снизойдёт на меня
Шестиконечное благословенье снежинок,
Благословение дивного Божьего дня.

Мне мысли жёг, томил мне жилы страх –
С бесформенной стихией породниться,
Но я повис над морем на руках –
И пробужденье было, как зарница.

Ты яви светлой в чашу мне долей,
А вы цветами ложе уберите:
Покуда день взошёл – я одолел
Седьмую часть блужданий в лабиринте.

Ещё я сам не испытал,
Лишь слышал, как другие…
Но нарастала высота,
Гремела литургия,

И дух, безбрежно воспарив,
Летя сильней и дальше,
Верша безудержный порыв, –
Насторожился вдруг, открыв
В звучанье ноту фальши,
Но поздно: сумрак – и обрыв…

Напоите её мускатным вином,
Умастите её мускатом.
И сокройте её под песчаным дном,
В той реке за холмом покатым.

Слишком бурно бил сок из стволов молодых,
На коре было много знаков,
И невиданно зрели в тот год плоды,
Напоив её – и оплакав.

Полуночи сладка феерия,
Но в ней болотные огни:
Не покидай меня в безверии,
В топь золотую не гони,
Но клятвой зреющей свяжи меня,
И удержи, и заверни
В заветы роз нерасторжимые,
В бутонные льняные дни.

И выходит юноша из моря –
Он едва дорогу отыскал,
И в зрачки – в чернеющие норы –
Возвратилась смертная тоска.

Утвердись на суше, всадник пеший,
Потерявший пенного коня.
Ты – морской, но я тебя утешу,
Брат мой, отлучённый от меня.

Из Руки, вовеки совершенной,
Примешь снова черепаший лук…
Созревая в пропасти душевной,
Сладко слово, сказанное вслух.

Я был знаком с высоким стариком.
Он говорил: «Встречаешься со всеми –
И ничего не знаешь ни о ком:
Одни сошли с ума, другие немы.

И только раз, очнувшись ото сна,
Я удержал далёкие раскаты
Дней, проведённых с нею… Ведь она
Была подруга осени покатой –

Моих недавних лучезарных дней,
От нош ночных ещё не одряхлевших.
Мы собирали травы вместе с ней,
В кустах и в людях узнавая леших.

Она учила, как варить настой,
Чтоб шёл январь, а кровь не замерзала,
Она была морщинистой, простой,
И о себе ни слова не сказала.

И вот она приснилась мне теперь,
Кивала мне, и пела мне средь света,
И открывала облачную дверь,
И возвращалась в огненное лето.

В тот самый день она и умерла…
А то с одним встречаюсь на бульваре,
А у него из плеч – два топора,
И толпы обезглавленных кивали –

Так снилось мне… Растишь и катишь ком
Знакомств на этом ледяном обеде –
И ничего не знаешь ни о ком.
Не помнишь даже, как зовут соседей».

Пребыть в Твоей целости,
Духом вместившей
Сияющей смелости
Крик и затишье, –

Чтоб, мысленным волосом
За тьму зацепившись,
Меж смертью и голосом
Не пасть, оступившись.

Прославляют Херувимы Его,
В твёрдой воле духом нежась.
Как легко нести Незримого
И Родившего всю тяжесть!..

Дрожь пред Лицом, голубиный трепет,
И на крыле уносит слова
Тот, Кто подвижные гнёзда лепит,
Но умещается в них едва,
Кто, словно сладостный воздух, выпит,
Слился с душою в слезах, в крови…

И если вырваны страницы
Из древней красочной Псалтири,
Вовек никто не усомнится,
Что царь Давид играл на лире,

Вернее – на библейской арфе,
Но лира – символ вдохновенья.
Плетётся ветер в старом шарфе,
Лиловом от ночного тренья
И ставшем гроздьями сирени.

Он кашляет, закутав горло,
Едва ступает на прохладе,
То рассыпается прогоркло,
То снова собран, жизни ради,
Как слёзы стынут на тетради.

Итак, никто не усомнится,
Что лучшим в мире был художник,
Хотя закапаны страницы,
Заглавные заснули птицы
И надписей не стало должных.