Да у подружек школьных, у друзей
Еще по старой памяти хранятся
Их фотоснимки довоенных дней —
Шесть на девять и девять на двенадцать.
Они ни встреч не помнят, ни разлук,
Ни голода, ни пламени, ни дыма, —
И смотрят на седеющих подруг
С улыбкой ясной и неповторимой.
Они не знают про вчерашнее,
Они воркуют по-домашнему, —
Не на блокадных граммах вскормлены,
Не из блокадных ведер вспоены.
А он, гружен пшеницы тоннами,
Стоит над бедами вчерашними
Большими железобетонными
Боками сросшимися башнями.
И те, что воду брали в проруби,
Что на блокадном хлебе выжили,
С улыбкой смотрят:
вьются голуби
Над элеваторною крышею.
Когда отпустит боль —
Жизнь кажется легка,
И глубже синева,
И ярче облака,
И чище глубь реки,
И зеленее поле.
Жизнь кажется прекрасней,
Чем до боли.
Мне иногда совсем не нужно
Ни счастья, ни любви, ни дружбы.
Забыв свое предназначенье,
Гляжу на тихое теченье.
Гляжу в задумчивом покое
На куст, склоненный над рекою.
И вспоминаю, вспоминаю...
Я что-то помню, что-то знаю.
Трава шуршит, ногой примята, —
А я травою был когда-то,
Землей и небом был когда-то,
Лучом рассвета и заката.
Вы все меня спокойно ждете,
Лишь иногда — сквозь сон — зовете.
И я вернусь, к покою жаден, —
Школяр, набегавшийся за день.
Когда моя настанет осень,
Вернусь ко всем, кого я бросил:
К земле — землей, к траве — травою
И к небу — ясной синевою.
Счастье мне противопоказано,
Мне невыгодно быть счастливым:
Голубыми путами связанный,
Становлюсь нетрудолюбивым.
Все мне чудится подсознательно,
Что судьба меня только дразнит, —
В будни радость не обязательна,
Радость — это недолгий праздник.
За характер свой не в ответе я,
Он со мной до смерти пребудет, —
За века, за тысячелетия
Не приучены к счастью люди.
Жизнь, старуха с чертами резкими,
Им дарила, с Богом не споря,
Счастье мелкими разновесками
На пудовые гири горя.
Много радости нам отпущено,
Но и горе не раз встречали.
Знаю, люди века грядущего
Знать не будут моих печалей.
Мир, от горя отмытый начисто,
Ощутят они всем дыханием.
Стань же, счастье, рабочим качеством
И естественным состоянием!
Жизнь не кончается там, где кончается, —
Что-то другое там начинается.
Только не райское, только не адское:
Ляжешь пылинкой на чьем-то лацкане,
Станешь травинкой и чьей-то сказкою,
Белой снежинкой приникнешь ласково
К чьему-то окошку в вечерний час.
Редко от радости плачем мы.
Может, один лишь раз
Радость у горя берет взаймы
Слезы в счастливый час.
Ветер шуршит весенней листвой,
Утро зовет в поход,
Радость — честна, радость с лихвой
Горю свой долг вернет.
Но на пороге дальней зимы,
Все испытав всерьез,
Слезы счастливые вспомним мы —
Горьких не вспомним слез.
Кто-то лапкой скребется в окошко,
Кто-то плачет за нашим окном, —
Как озябшая белая кошка,
Вьюга жалобно просится в дом.
Голосок ее тонок и грустен.
Пожалеем ее, хоть на час
Дверь откроем и в комнату впустим —
Пусть погреется вьюга у нас.
В пространствах осенних ночных,
Как серая птица-подранок,
Нахохлившийся полустанок
Под сосны забился, притих.
И дождик, и поезда нет,
И утро настанет не скоро.
Горит огонек семафора —
Дробинки краснеющий след.
Над самым берегом реки
Шли тучи, как грузовики,
Везя косматые тюки
Невоплощенного дождя,
Шли, интервалов не блюдя, —
И сгрудились, столкнулись вдруг.
И потемнело все вокруг.
Гром — будто лопнувший баллон,
Помноженный на миллион.
И тонны ливня — под откос,
И пламя бьет из-под колес.
Читать дальше