Ирина Ратушинская - Вне лимита. Избранное

Но я знаю, что ему отвечать:
— Все в порядке, мастер, —
Твоей руки
На устах не тает печать
Филигранная, и почетней нет
Белых звезд на моих плечах,
Вифлеемских тех эполет
Удостоена — благодарю.
Что как женщине — в кружевах —
Ты сковал их. Пока жива —
Сберегу чистейшими, — январю
Обещаю. Кричат — виват! —
Воробьи, чтоб мастеру не грустить.
И я пью из чаши, его резьбой
Изукрашенной. Он говорит: прости,
Я боялся пересластить.
Бог с тобой.

Что календарь? Формальность бытия!
Любой февраль уже сиренью дует.
И прежнюю печаль на молодую
Под буйную крамолу воронья
Сменяет. Но приросшая — болит!
Скребут асфальта шкуру.
Соль земли
Разметана по влажным тротуарам.
Цветные сны слоятся тонким паром,
А мы отвыкли радости делить.
Как женщина неловкая — пакеты,
Мы их роняем всей охапкой в снег!
Но все равно хватает всем на всех!
О, перемен прозрачная примета!
О, времени веселое весло!
Промокших варежек наивное тепло
Впечатается в корочку сугроба,
Зашмыгают иззябшие микробы,
Весенние созвездья из берлог
Подымут легкий запах нафталина,

И Бог, слепив дитя из мокрой глины,
Остатками запрудит ручеек.

Блажен Василий петушиным храмом,
Блажен солдат березовым крестом,
Блаженны дети странными мечтами,
А дураки — исчерканным листом.
Сегодня снова голубиный вечер,
И дышит снег наивно и легко.
Как хорошо б лишиться дара речи
И пить зимы парное молоко!

И видеть свет — младенчески блаженно!
Но бьет глагол в гортани, но в тисках —
Дыханье, но в пылу самосожженья
Обуглен рот, и пепел на висках.
Обломки строк — мучительнее бритвы,
Истерзан лист на тысячи ладов…
И только бессловесная молитва
Уймет смятенье, как на лоб — ладонь.

Ах, южане — лжецы и поэты!
Ах, горячие головы — смоль!
Сквозь печаль византийского лета
Проступает приморская соль.
В самой лютой Сибири узнáю:
По гордыне — что слезы грешны,
По ресницам — что темень сквозная,
По рукам — что крыла не нужны.

…И оказалось: это просто скучно —
Не более того. А теснота
Клетушки, загородки в зале душном —
Уютная, дубовая черта
Меж судьями и мною — чтоб не спутать.
Глаза в глаза! Ребячье торжество!
Воротятся! Боятся в зале смуты?
А может, мой веселый глаз жесток
По-зэковски? Чтоб и во сне — за горло?
Но мой разбой уже превозмогла
Чеканная прадедами гордость:
Что мне за дело до холопских глаз!

Мне в лицо перегаром дышит моя страна.
Так пришли мне книгу, где нет ничего про нас,
Чтобы мне гулять по векам голубых ночей,
Оловянных коньков на крышах и витражей,
Чтоб листать поединки, пирушки да веера,
Чтоб еще не пора — в костер, еще не пора…

И часовни еще звонят на семи ветрах,
И бессмертны души, и смеха достоин страх.
Короли еще молоды, графы еще верны,
И дерзят певцы. А женщины сотворены
Слабыми — и дозволено им таковыми быть,
И рожать сыновей, чтобы тем — берега судьбы
Раздвигать, и кольчуги рвать, и концом копья
Корм историкам добывать из небытия.

Чтоб шутам решать проблемы зла и добра,
Чтобы львы на знаменах и драконы в горах,
Да в полнеба любовь, да веселая смерть на плахе,
А уж если палач — пускай без красной рубахи.

Все, как я просила:
Будет мне, будет
(Господи, спасибо!)
Дальняя дорога
И новые люди.
Будет мне, будет
Бездомная песня
И гордая память.
Будет мне небо,
Добытое честью,
И плащ под стопами.
Будет мне —
Когда же? —
Счастливая сказка
В полыни и мяте,
Платье, полумаска,
Кружевная пляска…
И никто не скажет:
— Пожила и хватит!

Куклу с моющимися волосами,
С голубыми испуганными глазами,
С круглой попкой и пальчиками-конфетками
Во дворе купала дочка соседки.
Вдохновенный обряд напоказ творила:
Наливала воду, взбивала мыло,
Локтем пробовала: не горячо?
И лила на розовое плечо —
Дорогое, немецкое (мягкий пластик!).