Ирина Ратушинская - Вне лимита. Избранное

Я не помню, была ли погоня,
Но наверно отстала вдали,
И морские веселые кони
Донесли нас до теплой земли.
Помнишь странное синее платье —
И ребенок под шалью затих…
В этот год исполнялось проклятье,
И кому-то кричали: «Мы — братья!»,
А кого-то вздымали на штык…

Как тогда мы друг друга теряли —
В суматохе, в дорожной пыли —
И не знали: на день, навсегда ли?
И опять — узнаёшь ли — нашли!
Через смерть, через годы и годы,
Через новых рождений черты,
Сквозь забвения темные воды,
Сквозь решетку шепчу: это ты!

Помню брошенный храм под Москвою:
Двери настежь, и купол разбит.
И, дитя заслоняя рукою,
Богородица тихо скорбит —
Что у мальчика ножки босые,
А опять впереди холода,
Что так страшно по снегу России —
Навсегда — неизвестно куда —
Отпускать темноглазое чадо,
Чтоб и в этом народе — распять…
— Не бросайте каменья, не надо!
Неужели опять и опять —
За любовь, за спасенье и чудо,
За открытый бестрепетный взгляд —
Здесь найдется российский Иуда,
Повторится российский Пилат?

А у нас, у вошедших, — ни крика,
Ни дыхания — горло свело:
По ее материнскому лику
Процарапаны битым стеклом
Матерщины корявые буквы!
И младенец глядит, как в расстрел:
Ожидайте, Я скоро приду к вам!
В вашем северном декабре
Обожжет Мне лицо, но кровавый
Русский путь Я пройду до конца,
Но спрошу вас — из силы и славы:
Что вы сделали с домом Отца?

И стоим перед Ним изваянно,
По подобию сотворены,
И стучит нам в виски окаянным
Ощущение общей вины.
Сколько нам — на крестах и на плахах —
Сквозь пожар материнских тревог —
Очищать от позора и праха
В нас поруганный образ Его?
Сколько нам отмывать эту землю
От насилия и от лжи?
Внемлешь, Господи? Если внемлешь,
Дай нам силы, чтоб ей служить.

Вот и стихли крики, Пенелопа,
Покрывало в сторону!
Он вернулся, твой высоколобый,
К сыну и престолу.
К лошадям своим и горожанам,
К ложу из оливы…
Ни разлучница не удержала,
Ни эти, с Олимпа.
Вытер меч, меняя гнев на милость,
Дышит львино…
Раз его рука не усомнилась —
Значит, нет невинных!
Всем злодеям вышло наказанье
От законной власти…
Вот рабыни смоют кровь с мозаик —
И начнется счастье.

Я проеду страною —
В конвойной свите,
Я измучу людским страданьем глаза,
Я увижу то, что никто не видел —
Но сумею ли рассказать?

Докричу ли, как мы такое можем —
По разлуке, как по водам?
Как становимся мы на мужей похожи —
Взглядом, лбом, уголками рта.
Как мы помним — до каждой прожилки кожи —
Их, оторванных на года,
Как мы пишем им: «не беда»,
Мы с тобою — одно и то же,
Не разнять!

И звучит в ответ
Твердью кованное «навек» —
То стариннейшее из словес,
За которым — без тени — свет.

Я пройду этапом,
Я все запомню —
Наизусть — они не смогут отнять! —
Как мы дышим —
Каждый вдох вне закона!
Чем мы живы —
До завтрашнего дня.

Я доживу и выживу, и спросят:
Как били головою о топчан,
Как приходилось мерзнуть по ночам,
Как пробивалась молодая проседь…
Я улыбнусь. И что-нибудь сострю,
И отмахнусь от набежавшей тени.
И честь воздам сухому сентябрю,
Который стал моим вторым рожденьем.

И спросят: не болит ли вспоминать,
Не обманувшись легкостью наружной.
Но грянут в памяти былые имена —
Прекрасные — как старое оружие.
И расскажу о лучших всей земли,
О самых нежных, но непобедимых,
Как провожали, как на пытку шли,
Как ждали писем от своих любимых.

И спросят: что нам помогало жить,
Когда ни писем, ни вестей — лишь стены,
Да холод камеры, да чушь казенной лжи,
Да тошные посулы за измену.

И расскажу о первой красоте,
Которую увидела в неволе:
Окно в морозе! Ни дверей, ни стен,
И ни решеток, и ни долгой боли —
Лишь синий свет на крохотном стекле,
Витой узор — чудесней не приснится!
Ясней взгляни — и рассветет сильней:
Разбойничьи леса, костры и птицы!

И сколько раз бывали холода,
И сколько окон с той поры искрилось —
Но никогда уже не повторилось
Такое буйство радужного льда!
Да и за что бы это мне — сейчас,
И чем бы этот праздник был заслужен?
Такой подарок может быть лишь раз.
А может быть, один лишь раз и нужен.