«Захочется вольности вскоре…»
Захочется вольности вскоре,
Отринешь заботу и плен,
Но бурное, пенное море
Одарит – тоскою – взамен,
Соленые слезы норд-оста
Отмоют житейскую ложь…
И ты удивительно просто
Свободу свою
Проклянешь.
Полосу тумана сизого
В бухту тянет – кисеей.
Гром! – вороны с веток брызнули
И поплыли над землей.
Неба чистого, студеного
Опрокинут ковш большой…
Что с твоей неоперённою,
Но крылатою душой?
Сытно, сухо и спокойно ей,
Что ж так дразнит и гнетёт
Душу то, как птицы вольные
Совершают свой полет?
Вот бы ей – за ними следом бы,
Чуть качаясь на лету,
Бросив кус судьбы – несъеденным,
Падать в эту высоту!
Ленивые, как мухи в августе
(назойливые, как они),
кружат уныло и безрадостно
мои береговые дни…
Но вечером, в притихшем воздухе,
вдруг памятью рванешь назад —
в шипенье пены,
в тучи грозные,
на клочья рвущие закат!
Тревожный отсвет «проблескового» 2 2 Вращающийся желтый фонарь на рубке корабля.
,
желтком по мостику мазнув,
заставит видеть все по-новому:
дрожит, натянутый в струну,
лоснится
корпус лодки вздыбленной,
бьет в уши грохот дизелей.
Луна огромной рыжей рыбиной
с небесных сходит стапелей,
ныряет прямо в след кильватерный
и – все быстрей, быстрей – вдогон
скользит по драной звездной скатерти,
под хрип ветров со всех сторон.
Как дышится свободно, искренне —
где море, небо, корабли!
А тут – береговою крысою
итожишь прожитые дни…
«…А в каютах в это время – тишина…»
…А в каютах в это время – тишина,
чуть поскрипывают
сетки узких коек,
бьется в борт брыкливая волна,
пота
кислый запах – густ и стоек.
Разметав горячие тела,
сон кружится,
как над полем бранным.
Побоку – заботы и дела,
нам на вахту подниматься – рано.
Сновиденья – каждому свои:
сад, залитый скользким лунным светом,
будущие жаркие бои
и любовь, оставленная где-то…
Сладок
сна навязчивый дурман,
далеко
родное побережье,
словно люльку,
Тихий океан
наш корабль
покачивает нежно.
«…за то, что мальчики войну
узнали – только на бумаге»
(из песни)
«Рисуют мальчики войну…»
и умирать – пойдут, не горбясь.
Вновь – погляди! – десантный корпус
забрызгал шелком синеву.
Мальчишки грезят о боях,
о жарком солнце ратной славы.
Но чей там сок – росою ржавой
на сжатых танками полях?..
В руках – ружье? иль карандаш? —
не разглядеть за дымкой детства,
и новым – старое наследство:
тугой ремень да пыльный марш!
Когда бы: «только на бумаге»,
иль в пионерском «Будь готов!»,
но – разлинованность рядов
и – гордые! – над ними стяги.
Рисуют дети – все подряд:
что видели, что не видали.
…Звенят военные медали:
за рядом – ряд,
за рядом – ряд.
«Тбилисский синдром»
(вместо молитвы)
В который раз Ты предал нас, Господь!
Оболганы, гонимы, безъязыки,
Всё ж верили: Могучий и Великий,
Ты не позволишь нас перемолоть…
Как не допустишь, чтоб Твоя же плоть —
Под разума скудеющие блики —
Страдая, корчась, в отрезвленье диком
Дала себя сомненью побороть…
Тебе – Отцу! – не верим больше мы.
Плюем на все молитвы и псалмы,
Бежим Тебя, слепой Создатель наш —
Ужо нам ведома цена Твоей любови:
Насытясь нашей мукой, нашей болью,
Ты вновь и вновь детей Своих – предашь!..
Россия, Русь!
Опять несешься вскачь
за тусклыми болотными огнями…
Опять – беда,
опять – сиротский плач,
опять – пророки, битые камнями,
опять – судьбы слепое колесо.
И не смиренье – гордость! Нет, гордыня!!
Проходит все.
Пройдет и это, все.
Останется, быть может, только имя:
Рос-сия… Русь…
Колесованье
(разговор палача с бунтарем)
«Ну, давай, браток, народ не держи,
пошустрее подползай к колесу,
на широком колесе полежи.
И не жди, дружки тебя – не спасут!..»
Читать дальше