И всеми ими уважаем при том.
И я жил не в последнем веке,
И я знал замечательных людей,
Фрэнка – замечательного, но пса, а не человека,
Орлова – мастера скульптурный затей,
Сталина – с которого взятки гладки,
Шелковского – в дереве знающего толк,
Да и я был не последнего десятка
И всеми ими уважаем при том.
И я жил не в последнем веке,
И я знал замечательных людей,
Шелковского – замечательного человека,
Бочарова – мастера пушкиноведческих затей,
Сталина – с которого взятки гладки,
Онегина – в Ленском знающего толк,
Да и я был не последнего десятка
И всеми ими уважаем при том.
И я жил не в последние дни,
И я знал замечательных людей,
Бурову – любительницу любви,
Уланову – мастерицу балетных затей,
Бочарову – знавшую меня,
Фараджеву-Касьян – жившую не духом единым,
И не было такого дня,
Чтобы я ими всеми не был любим.
И я жил не в последнем веке,
И я знал замечательных людей,
Онегина – замечательного человека,
Фрэнка – мастера собачьих затей,
Сталина, с которого взятки гладки,
Платона – в Сократе знающего толк,
Да и я был не последнего десятка
И всеми ими уважаем при том.
И я жил не в последнем веке,
И я знал замечательных людей,
Платона – замечательного человека,
Онегина – мастера ленскоубийственных затей,
Сталина, – с которого взятки гладки,
Наполеона – знающего толк,
Да и я был не последнего десятка
И всеми ими уважаем при том.
И я жил не в последнем веке,
И я знал замечательных людей,
Одного замечательного человека,
Платона – мастера сократических затей,
Сталина – с которого взятки гладки,
Орлова – в скульптуре знающего толк,
Да и я был не последнего десятка
И всеми ими уважаем при том.
И я жил не в последние дни,
И я знал замечательных людей,
Бочарову – привратницу любви,
Уланову – мастерицу балетных затей,
Фараджеву-Касьян – не уважавшую меня,
Бурову – жившую не мной одним,
И не было такого дня,
Чтобы я ими всеми не был любим.
И я жил не в последнем веке,
И я знал замечательных людей,
Орлова – замечательного человека,
Этого, как его, мастера всяческих затей,
Сталина – с которого взятки гладки,
Фрэнка – в собаках знающего толк,
Да и я был не последнего десятка
И всеми ими уважаем при том.
И я жил не в последнем веке,
И я знал замечательных людей,
Бочарова – замечательного человека,
Наполеона – мастера затей,
Сталина – с которого взятки гладки,
Мальцева – в Платоне знающего толк,
Да и я был не последнего десятка
И всеми ими уважаем при том.
И я жил не в последнем веке,
И я знал замечательных людей,
Наполеона – замечательного человека,
Мальцева – мастера платонических затей,
Сталина – с которого взятки гладки,
Этого – знающего толк,
Да и я был не последнего десятка
И всеми ими уважаем при том.
И я жил не в последние дни,
И я знал замечательных людей,
Фараджеву-Касьян – выбирательницу любви,
Уланову – мастерицу балетных затей,
Бурову – знавшую меня,
Бочарову – жившую не хлебом одним,
И не было такого дня,
Чтобы я ими всеми не был любим.
Разговор с друзьями поэма
1978
Предуведомление
Пожалуй, это моя первая и единственная вещь действительно требующая предуведомления, вполне конкретных объяснений, дабы не вышло вполне конкретных осложнений. Но, к сожалению (хотя, почему к сожалению?), предуведомления начали писаться давно и за это время уже успели выковать свою достаточно жесткую структуру и, что важнее и опаснее в данном случае, свою стилистику, так что я боюсь, как бы ее инерция не увела бы весь этот поток слов по своему испытанному общерассудительному руслу в сторону от конкретностей, так и не дав им места, в первый раз столь настоятельно потребовавшегося.
Никогда на протяжении своей письменной деятельности я не был влеком к листу ни ощущением своего определенного места в литературе, ни чувством ответственности перед ней, ни даже жалобами временами оставляемой мной литературы. (Вот видите! Я же говорил! Предуведомление само начало писать себя, нисколько не сообразуясь с моими нынешними намерениями и житейскими потребностями. Но не будем ему мешать. Попробуем лаской и терпением.) Так вот, единственно кого я хотел всегда порадовать – это своих друзей. Меня до сих пор до изумленного оторопения поражает, что нечто, написанное мной, может быть еще кому-то нужным, кроме меня. Итак, я не про народ, не про читателя, не про себя в качестве прообраза некоего будущего возросшего идеального читателя, нет, – я про вполне конкретных друзей, под вполне конкретными именами, по вполне конкретным адресам. Может быть, именно потому я пишу столь разностильно, что друзей у меня много, вкусы их различны, а порадовать и понравиться хочется всем друзьям. Это нам (мне и друзьям) так приятно, что в этой взаимности мы вполне забываем и публику, и великую и требовательную литературу с ее непоколебимой и неутолимой традицией. Надо сказать, что я нисколько не претендую на роль изобретателя подобного рода бытия в поэзии. Какой-нибудь Пушкин Александр Сергеевич подобным же образом ублажал своих друзей явлением своей Музы, с той лишь разницей, что в те первопричинные времена круг его друзей был не значительно превышаем кругом читателей поэзии вообще и по божественному благоволению исторической ситуации он смог так счастливо сочетать в себе и меня, и Евтушенко. Потом было значительно хуже. Многие стремились быть Евтушенкой, но получались мной, либо наоборот – были мной, а желали бы быть Евтушенкой. Редко кому удавалось мечтать о Евтушенко и стать Евтушенкой, или быть мной, так и мечтая быть мной. Все зависело от количества и качества друзей. Или, скажем, Гоголь. Но нет, о Гоголе потом.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу