Дмитрий Пригов - Монады

Позднее она с дядей Митей посетила цветущую ферганскую долину. Заезжали и в пыльный Маргелан – маленькое низкорослое селение вблизи очаровательной Ферганы, в которой, кстати, тоже обитали члены разбросанного по всей Средней Азии их обширного родственного клана.

Я знал некоторых из них уже по Москве. Они, понятно, были вполне неведомы девочке в ее китайском бытие. Думаю, и отец не догадывался об их существовании. В Москве же ферганские жители вполне прижились, сохранив южный, открытый, несколько ажиатированный быт и необозримое гостеприимство.

Молодая ферганская пара, поступив в Московскую консерваторию и по окончании преподавая в ЦМШ (Центральная музыкальная школа), обитала прямо в школьном классе. Предоставленная им для жития часть учебного пространства просто была отгорожена некой простынного вида серовато-грязной занавеской.

Когда родители занимались с учениками, их маленький сын, лежа в кроватке за этим самым хрупким, почти невесомым ограждением, вслушивался в звуки и всматривался в занавеску. На ней он вдруг обнаруживал чьи-то проступающие черты. Какие-то невнятные физиономии. Они морщились и перелетали с места на место. Чем больше малыш всматривался в них, тем яснее и выпуклее становились их очертания. Некоторые легко отделялись от полотна и в полутьме приближались к кроватке, почти касаясь его гладкого нежного личика. Ребенок, как струйки прохладного сквозняка, ощущал эти их тревожные полукасания. Вздрагивал и резко оборачивался к другому, подлетавшему слева. Потом оборачивался вправо. Потом замирал.

Обеспокоенная странным, почти пустынным молчанием за занавеской, мать, извиняюще улыбнувшись сосредоточенной ученице, отлучалась на минутку. Подходила к сыну. Он молча смотрел на нее широко раскрытыми глазами. Мать вглядывалась в него. Потрогав лобик, поправив одеялко и удостоверившись в его полнейшей безопасности, возвращалась к занятиям.

А ребенок по памяти воспроизводил все музыкальные опусы, которые не сразу-то одолевали и вполне одаренные, собранные со всех концов страны, но и одновременно, как бы это сказать, немножко, что ли, замедленные ученики. Ну, дети все-таки. Тяжелые семьи. И всякое такое. Да и не все же – гении! Ведь не скажешь любому: будь гением! Да и не нужно.

Учительница ласково подбадривала их и тихонько вздыхала, затворяя за ними дверь.

А сын уже сочинял и собственные музыкальные произведения. Мать и отец приходили в изумление. Все окружающие тоже: необыкновенный ребенок! Что тут скажешь, будь ты и прямым его родителем.

Я встречал его позднее взрослым, вполне оформившимся музыкантом, но оттого не менее талантливым и легким в общении человеком.

Он, ровесник девочки, уже преподавал в той самой знаменитой консерватории, которую окончили его родители и он сам.

Впрочем, встречал я и прочих необыкновенных детей – прямочудо природы какое-то!

Однажды, давным-давно, навещая в Петербурге семью давнего знакомого моего отца, я увидел крохотное человеческое существо в малюсенькой же кроватке. Схватившись ручонками за перильца, одетое в бледно-голубые застиранные ползунки, переходившие по наследству, видимо, уже пятое-шестое поколение, оно медленно и как-то даже торжественно приподнялось мне навстречу. Некоторое время мы серьезно смотрели друг на друга.

Его отец, чудовищный меломан, тут же решил предъявить свидетельства необыкновенной одаренности своего отпрыска. Поставив долгоиграющую, уже поскрипывавшую и страшно вздрагивавшую от многочисленных употреблений пластинку, он лукаво и испытующе вглядывался в меня. Я тупо молчал, неспособный определить ни само музыкальное произведение, ни его автора. Да, так было. Я не скрываю.

– Ну, вот, – торжествующе воскликнул обожающий отец и обратился к ребенку: – Генечка, что это такое?

Младенец, едва-едва научившийся человеческому языку, картавя, однако же, если не отчетливо, то вполне узнаваемо произнес название и произведения, и его автора. Кажется, это был «Рассвет над Москвой-рекой» Мусоргского.

И тут же дитя разразилось безудержным плачем. Что причудилось ему в глубинах чередовавшихся, с виду вроде бы вполне невинных звуков? Или припомнилось что? Я был в этом деле вполне невеждой.

А сына ферганских родственников девочки государство вполне и достойно оценило, выделив ему специальную немалую стипендию. Семье же – отдельную квартиру. У них все разрешилось самым наилучшим образом.

Гораздо позже девочка, уже поступив в помянутый московский университет, недолго проживала у них в этой самой квартире на углу Ленинского и Ломоносовского проспектов.