Дмитрий Пригов - Москва

А дело в следующем. Дело-то нехитрое. Оно коренилось в немецкой непредусмотренности особенностей русского быта и семейного обихода. Будучи лютеранами, имея по два имени, но не имея отчеств, мои прадеды и последовавшие за ними родичи были весьма произвольны в выборе, в употреблении и занесении в паспорт этих самых отчеств. Поскольку прадед являлся Фридрихом-Александром, то из этого и произошла сия маленькая заминка в повествовании.

– Это мамина сестра?

– Да.

– А что же она Федоровна?

– Так ее зовут, – кратко и выразительно отвечала суровая сестра, правда, к счастию, не знавшая, что никакого Федора не существовало, в отличие от Александра. Был еще, как вы помните, Фридрих. Но не называть же себя подобным отчеством на виду всего честного народа, не за страх, а за большее, чем страх, – за жизнь умиравшего в сражениях с теми же Францами, Генрихами, Куртами, Фрицами и Фридрихами в том числе. Так мне из сегодня представляется коллизия того давнего эпизода. Однако могли быть и другие, вполне случайные, бытовые, а может, наоборот, сложнейшие, не проглядываемые уже причины.

– Ишь, какие нарядные! – все умилялась с какойто непонятной целью соседка.

Я тут же незаметно медленно положил левую руку, прикрывая пятно, успевшее появиться на правой штанине моих новых светлых штанишек. Рука-то сама была не ахти какая чистая, даже, собственно, грязная. Намного грязнее невинного крохотного пятнышка. Суровая сестра, быстро кинув косой укоризненный взгляд на меня, на соседку, своей смуглой, пухловатой, крепкой, решительной рукой коротким властным движением смахнула мою со штанины. Глупая соседка ничего не заметила. Мы победили.

– А в каком классе учитесь уже?

– Во втором, – отвечала за нас обоих сестра, так как мы были близнецами и оба ходили во второй класс, но разных школ. Она – в женскую, достаточно удаленную от дома. Но, будучи человеком ответственным, она без особых колебаний спокойно отпускалась родителями в школу одна. Я же ходил в мужскую, прямо под боком. Но, естественно, всегда почему-то умудрялся опаздывать. Вот такой вырисовывается безалаберный, но достаточно обаятельно-артистический уже и по тем годам мой образ. Однако не стоит принимать все так серьезно и близко к сердцу. Вполне возможно, что все было несколько по-иному.

– Ишь ты, во второй. А выглядите как третьеклассники, – льстила нам соседка. Но мы были безответны.

Вслед из дальнего подъезда нашего дома выползал знаменитый местный хулиган Жаба. Он медленно приблизился, невидящим взглядом посмотрел поверх нас куда-то в открытое пространство. Мы замерли. Он стоял, но, видимо, ничего дельного не приходило ему в голову. Он сплюнул большой, густой, желтой, прокуренной слюной, повернулся влево и начал нехотя удаляться. Так странно и медленно, словно уплывал. Мы внимательно следили за ним. По дороге его буквально перегнуло пополам хриплым туберкулезным кашлем. Несколько минут, задыхаясь, хрипло вскрикивая, он стоял на месте. Мы видели вздымающиеся складки измятого пиджака на его костлявой огромной страшной спине. Откашлявшись, он застыл, тяжело дыша и не видя ничего перед собой. Какие-то яркие вспыхивающие круги плавали перед его глазами, почти выскакивая наружу. То есть почти были видны нам и встречным прохожим. Придя в себя, постоял расслабившись и направился в сторону сборища своих дружков, такого же деклассированного элемента. Встречались они обычно на пустыре, где постоянный южный ветер вздымал тучи пыли, раздражавшие их и без того раздраженные, легко впадающие в отчаяние туберкулезные легкие. Они заходились в кашле, как лаяли, выплевывая мутные сгустки, которые застывали, запекаясь, в пыли. Все пространство вокруг них было покрыто как бы каменистыми буграми запекшихся плевков. Они уставали от стояния худыми узловатыми ногами, присаживались на это твердое покрытие. Некоторые даже ложились, поднимая столбики следующей, еще пущей пыли, служившей причиной нового коллективного припадка вскидываний и всхлипов. Потом, видимо, выпивали. Да, естественно, выпивали. Выпивали немало. Даже очень много. Это их расслабляло, они улыбались, отрывочно перебрасываясь словами. Курили, матерились, скалили желтые редкие зубы, молчали от нечего сказать. А что говорить-то – все давно многократно переговорено. Все было ясно. Нужны были события. Тогда, покрытые пылью, огромной толпой они выкатывались на улицы. По дороге где-то завязывалась драка. Она длилась недолго. Кто-то оставался лежать, остальные же продолжали двигаться в определенном направлении до следующей драки. Скоро уже все, сцепляясь и на мгновенье расцепляясь, полностью покрывали ближайшее пространство от Сиротского переулка до Даниловского рынка.