Дмитрий Пригов - Монстры

Конечно, сложна классификация и идентификация мертвецов. Всякая попытка их опознать является, конечно же, подделкой, если она не сознательный симулякр, пущенный в жизнь для некой возможной операции приуготовления к смерти, насколько можно к ней приготовиться. Мы имеем множество систем определения, вызывания, воскрешения и бытования мертвецов и мертвецами. Их источники, возможно, и наидостовернейшие, но нам неподспудные по причине банальнейшей жизненности, вернее, жизнеподобия. И это уже, жизнеподобие, есть первая малюсенькая возможность к смертеподобию, что, конечно же, абсолютно еще не значит являться мертвецом. Но уже хоть что-то.

Иногда мертвецы напоминают вытянутых угрей, что ошибочно

Иногда они напоминают сидящих в капсулевидных выглаженных скафандрах, что тоже ошибочно

Иногда они напоминают слепительное перекрещение световых лучей, как в дискотеке, но это уж совсем ошибочно

Когда ко мне подходят и говорят, что я мертвец

Для меня это не оскорбительно, а утешающее, не потому, что наконец

Я узнал что-то для себя облегчительное

Я знал это всегда, и в этом не было ничего обличительного

Просто факт

И для прочих я был оскорбителен, хотя и имел успех

Определенный

Скорее эпатажный

Но это самое важное, и в этом суть моего будущего величия,

что я это знал и при всех

Понятно дело, энтропия одолевает. Как с ней бороться Наиболее эффективный способ изобретен протестантской этикой – жизненная рутина и жизненное мужество постоянства. И способ, знаете ли, впечатляющий – это мы видим по степени наивысшей, возможной в пределах человеческой культурно-организующей деятельности, урегулированности. Но вот вам другая сторона – повышенная структурированность, негэнтропийность в одном участке повышает энтропийность и в другом. Вот вам в других частях света, соответственно, черт-те что творится. Может быть, и надо поэтому ввести в комплекс всеобщей гармонизации отношений энтропийного-негэнтропийного и элементы православно-буддийской созерцательной Этики напряженного ничегонеделания. Именно это в своей личной практике и пытаюсь я сочетать – дисциплину каждодневного делания с как бы ничего неделанием внутри каждого конкретного акта делания. То есть некие корпускулы активности организующего жеста с внутренним наполнением прохладной пустоты ничегонесотворения.