Дмитрий Пригов - Монстры

– Видишь? – обращается к Машеньке Иван Петрович, кивая в сторону изможденного Семеона. Потом снова обращается к нему: – Сколько простоите?

– Не знаю, не знаю, – ему тяжело даже выговаривать слова. – Люди выдержат, да лошади падают. Не знаю.

– Уже решили? – тревожно переспросил Иван Петрович и, не дождавшись ответа, опять обратился к девушке: – Сколько тебе еще надо?

– Ну откуда я знаю! – воскликнула она в ответ. – Это ведь не от меня зависит. Даже не от Рената. Много параметров. Пять уже скорректированы. Осталось два. Может, все еще можно отменить? Иван Петрович? – и так просительно взглядывает на него.

– Отменить? Это ты меня спрашиваешь? Ты себя спроси. – Девушка потупляет взгляд. Иван Петрович смягчается. – Два? Хорошо. А времени-то сколько? Эти два могут два года и длиться! – не дожидаясь Машенькиного ответа, снова обращается к Семеону. – Видишь, всего два.

– Два-три, – не то в отчаянии, не то насмешливо протянул Семеон. – А у Ивана Петровича уже ни одного не осталось. Вот так-то. А это точно?

– Точно? – переспросил Иван Петрович Машеньку.

– Ну что я могу ответить! – опять воскликнула она и даже всплеснула почти полностью посветлевшими руками.

– Точно, – говорит Иван Петрович Семеону. – Точно. Теперь иди. Терпите там.

– Уж и так терпим. – Семеон медленно поднялся и направился к двери. Остановился, словно хотел что-то добавить. Постоял не оборачиваясь. Передумав, отворил дверь и исчез. Иван Петрович выразительно посмотрел на Машеньку

– Да вижу, вижу, – отвечала она на его молчаливый упрек. И надолго замолчала. Иван Петрович снова принялся ворошить остатние бумаги в нижнем ящике. Выпрямился и выжидательно посмотрел на Машеньку. – Ой, как бы я хотела, чтобы все это происходило не здесь.

– Где же это? – заинтересованно оживился Иван Петрович.

– В Стамбуле, – она улыбнулась. – В султанских садах. Тихо. Спокойно. Никаких обязанностей. Ну, во всяком случае, подобного рода. – Она кивнула головой, словно указывая в сторону скопления этих самых неодолимых обязательств и проблем, и снова улыбнулась.

– Понятно, понятно. Возле гарема. Понятно. Тебе-то там можно, а нам нельзя. Давай держаться все-таки христианского ареала. Оно вернее будет.

– Тогда там же, но пораньше.

– А-ааа. Сразу за Софией? В садах. Да? Как раз возле Святой Ирины.

– Все помните.

– А как же? И это вот помнить буду.

И я бывал примерно в тех же местах. В соседних. Недалеко. Был свирепо разъедаем древними солями Мертвого, абсолютно мертвого моря. Все мои, не замечаемые до той поры, раны и порезы буквально вскипали от небывалой, прорезающей насквозь, яркой и мучительной боли. Как самоотдельные существа, врассыпную бросались бежать в различнейших направлениях. Но каждая с неизбежностью утыкалась в некую беседующую пару. Вернее, в одного из них – белого, спокойного и прохладного. И успокаивались. Усмирялись. С повинной возвращались к месту своей приписки. Месту временного подчинения мне на период своей коллективной жизни в заданных сложно строенных и агрегатных пределах. Возвращались назад вполне умиротворенные, смиренные, мной даже и не замечаемые.

Да не только море, все окрестности там мертвые. Я бродил среди сухих развалин строений и обиталищ Кумранской общины, ныне заселенных безумным количеством свирепых тарантулов и скорпионов. Блуждал, все время оглядываясь и опасаясь. А когда находил их, то взглядывал им прямо в глаза. Они стыдливо, с кривой усмешкой, не предвещавшей, впрочем, ничего хорошего, отворачивались, не выдерживая взгляда существа, прошедшего испытания Мертвым морем.

А то являлись в полный рост отвратительные, ужасные, разевающие суховатые мощные безумные челюсти, усеянные бесчисленным количеством, мириадами крючковатых шипообразных перекрещивающихся блестящих зубов с отдельной вишневого цвета темно-поблескивающей капелькой яда на каждом. Огромные толстые редкие волосины яростно, почти со скрежетанием, вырывались из нелепых сочленений костообразных членов, придавая им подобие уснащенных шевелящимися антеннами обитателей иных устрашающих миров. Один вид их был неминуемо гибелен для обычного антропоморфного существа.

Далее можно и не продолжать.

– Ахх-ха-ха! – восклицал Семен Николаевич, чуть приседая на немолодых уже, неверных и подрагивающих в коленках ногах. Ренат сидел мрачный и напряженный, прижавшись к прямой и жесткой спинке голого стула.