Дмитрий Пригов - Монстры

Недалеко от окна стояло кожаное кресло, еще не протертое постоянными долговременными сидениями за низеньким стеклянным журнальным столиком с редкими разбросанными по нему иллюстрированными иностранными журналами. Овальное стекло столика поддерживалось тремя тонкими матово поблескивающими металлическими трубками, входящими в овальное же металлическое массивное основание на темном паркетном полу. Было тихо. Помещение казалось полностью изолированным от соседствующей жизни. Только подрагивание окна да ощущение какого-то легкого дуновения, пробегавшего к противоположной стене, возвращавшегося и опять исчезавшего в заоконной заснеженной смуте. На столике Георгий заметил открытую пачку «Честерфильда». В пепельнице дымилась недокуренная сигарета. Легкий слабеющий дымок исходил из почерневшего конца, отклонялся под неожиданно набегающими от окна потоками воздуха и снова возвращался в свое печальное вертикальное стояние, еще более призрачным свечением отражаясь в темной гладкой стеклянной поверхности журнального столика. Георгий огляделся. Стены комнаты были плотно заставлены книгами, так что поместиться где-либо неведомому посетителю было абсолютно невозможно. Дверь, через которую они с Иваном Петровичем проникли в помещение, была плотно затворена и опять-таки заставлена книгами. Правда, кто мог гарантировать, что она единственная. Георгий пригляделся повнимательнее, пытаясь определить какой-либо тайный выход-вход, столь непременный для всякого рода криминально-авантюрных предприятий и сочинений. Лаз, ведущий в потайной ход, постепенно расширяющийся до каменного свода в человеческий рост и упирающийся в черную литую перегораживающую решетку, за которой с диким шумом и веером брызг срывается в пропасть стремительный водяной поток. Деваться некуда! Не возвращаться же назад. За спиной крики, лай собак, одиночные выстрелы и хлюпанье по воде тяжелых сапог. Трудно различаемая хриплая ругань и взвизги раздавленных крыс. Последним невероятным, не подозреваемым в себе до сей поры усилием почти анестезированных мышц и безумной воли чуть-чуть отгибаешь один из чугунных прутьев и, полностью обессиленный, вываливаешься наружу в водяной поток, с ревом уносящий тебя куда-то дальше вниз, в преисподнюю. Но свободную, освободительную! Да, свобода – вот что нам всего дороже!

Дверь за спиной Георгия неслышно отворилась, и появился Иван Петрович:

– Извини, дела. – Бросил быстрый взгляд на недокуренную сигарету. Улыбнулся. Спрятал улыбку. – Садись! – широким жестом указал на кресло. Сам медленно и уверенно опустился на диван, стоящий спинкой к окну. За стеклом опять мелькнуло желтоватое окно соседнего дома. Георгий наклонился вперед, пытаясь рассмотреть мгновенно мелькнувшее видение. Иван Петрович с удивлением взглянул на него, приняв это стремительное движение на свой счет. Инстинктивно провел ладонью по правой щеке, смахивая некую случайную пылинку или крошку, вроде бы замеченную Георгием. Оглянулся на окно, но ничего не обнаружил там, кроме сплошного снежного марева. – Поговорим. – Наклонив голову и искоса поглядывая на Георгия, демонстративно взял сигарету, сделал длинную затяжку и тщательно затушил ее о пепельницу. – Расслабься.

– Я расслабился, – отвечал Георгий, пристально вглядываясь в окно за спиной хозяина. Иван Петрович поднялся, подошел к окну и застыл спиною к Георгию. Его крупная квадратная фигура загораживала почти весь оконный проем. Он вглядывался в то же самое желтеющее окно соседнего домика, заслоняемое снегопадом, усиливающейся круговертью и пургой. Покачал головой, и видение легко поплыло вниз.

– Надо действовать сообразно модусу и образу времени и места. Ясно выразился? – Георгий молчал.

Иван Петрович еще раз обернулся на окно. Помедлил, словно засомневавшись, вернуться или остаться. Всмотрелся в застывшего Георгия:

– Ты как? Нормально? – И продолжал: – Я тебя понимаю. Понимаю. Но времена, Георгий, другие. – Помолчал, наклонив голову, и медленно, с расстановкой продолжал: – А вот ситуация прямо-таки трагически изменились. И это касается тебя в первую очередь.

Георгий не выдал себя ни словом, ни взглядом. Только по его заострившемуся и напрягшемуся лицу можно было почувствовать, насколько небезразличен ему этот разговор.

– Ты все не можешь понять, – Иван Петрович вглядывался в Георгия. – Я и сам-то не до конца понимаю. Как у тебя с этим самым? – Иван Петрович неопределенным движением рук и подбородка показал на Георгия.