Дмитрий Пригов - Монстры

Другие же уверяли, что сын ее, как раз наоборот, случился от еврея. Да какой еврей? При чем тут еврей?! При нынешней склонности приписывать все странное и необъяснимое проискам еврейской нации на подобное не стоило бы и обращать внимания. Но уж исчезновение самой Марфы козням и проискам евреев совсем не припишешь.

– А где же Марфа? – как будто даже удивились Марина и Софья, когда я их об этом спросил.

– Действительно, где же Марфа? – обратили друг к другу бледные прохладные лица с нежными чуть приоткрытыми ртами.

Рассказывают, будто Марфа, проходя по верху лощины и собирая щавель, услыхала, как ее окликают. Но на странный какой-то нездешний манер и низким неместным голосом:

– Маар-Фаа! Маар-Фааа!

– Что? – отвечала она и всем телом поволоклась в ту сторону. В сторону взывающего и призывающего голоса. Вернее, ее насильно поволокло в ту сторону.

– Маар-Фааа! Маар-Фааа! – настаивал голос.

– Сейчас! Сейчас, – приговаривала она, влекомая нежесткой облегающей силой.

Хотя откуда могли прознать? Однако, подтверждали с полной уверенностью. Вот, мол, она спускается в лощину. Вот коза стоит, которая за год до того сгорела самым невероятным образом. Любимая ее Зинка. Но только с удивительно умными некозьими глазами на страшном почерневшем лице. И даже будто бы вся пылает. Ну, не вся, а только ее почерневшее лицо светится неким ослепительным сиянием.

– Зинка, это ты, дура, гадина проклятая? Где, подлюга, пропадала?

– Молчи! Не Зинка я, а Машка, – строго так коза отвечает ей властным басом.

– Откуда ты Машка? – удивляется Марфа.

– Молчи, – прикрикивает на нее коза, и Марфа замолкает.

– Откуда ты знаешь? Выдумываешь, небось, – спрашиваю я одноногого Семена, сидящего рядом со мной в тени на завалинке соседней дачи, где он подправляет крышу одному известному писателю. Сам владелец отъехал с семьей заграницу. Временно. Говорит, что временно. Обещал расплатиться импортными шмотками и даже новейшим магнитофоном, на котором настаивает одиннадцатилетний веснушчатый внук Семена.

– Где его, гнитофон, – он так и произносит «гнитофон», я не поправляю, – достанешь-то? В Москве и можно, а здесь – пустыня салихардская. – Он поправляет свободную штанину брюк все еще древнего военного запаса на отсутствующей по колено ноге. Какая такая пустыня салехардская?

– А Ануфриев не обманет? – полупровоцирую я.

– Нет, он мужик честный. И выпьет, и поговорит. Не то что эти. – Семен кивает на соседнюю дачу. – Поетесса, блядь, усатая. Софья Моисеевна.

– Да, – говорю, – она прекрасная поэтесса. И муж у нее известный писатель.

– Поетесса! – он так и произносит «поетесса». – Работал у них. – Я промолчал. – И там тоже работал, – он кивает головой на дачу сестер. – У этой. Родители померли. Я их знал. Важные такие. Дочка осталась.

– Да нет же, сестры, – поправляю я его. – Марина и Соня. Ты про эту дачу говоришь? – я указываю на большую, в недавнем прошлом роскошную, теперь чуть-чуть обветшалую и потемневшую, но все еще величественную дачу сестер.

Я чрезмерно удивляюсь. Даже не могу понять, как это возможно не заметить другую сестру. Хотя, надо сказать, подобное случалось и при встрече с некоторыми другими нашими общими знакомыми. Очень странно. Я приписывал это шутливости своего собеседника либо просто его прямой неосведомленности. Ренат же, однажды присутствовавший при подобном разговоре, в ответ на мой удивленный взгляд только полузаговорщицки улыбнулся и ничего не ответил.

– А откуда ты знаешь про Марфу и про ее козу? – спрашиваю я Семена уж и вовсе исполненный полнейшего недоверия.

– Ты что, еврей, что ли? – глянул он на меня, исполненный естественной подозрительности. – Писатели твои тоже не верят. Сомневаются. А с Ануфриевым посидели как-то, выпили, он и говорит: – Так все и было. И с Марфой и козой ее Машкой.

– Какой Машкой! – совсем уж взрываюсь я. – Она же Зинка.

– Ануфриев сказал, Машка. Это до того у нее Зинка была. Ануфриеву лучше знать.

– И что коза сказала?

– А ты не злись. Что злишься-то? – опять недоверчиво смерил меня взглядом на предмет ли иудейских корней. – Кто ее знает, что сказала. Да и что коза сказать может – из животных самое глупое. Ничего не сказала. Дура потому что. Сгорели обе, и Марфа и коза. А Ануфриев в монастырь, говорят, подался. К индусам каким-то. Вот так.

Я молчу.

Что-то затянулась глава.

– Ну подсылай человечка. Пусть подскакивает, – произнес, улыбаясь, вальяжный Иван Петрович. Он изобразил крупными пальцами правой руки некое подскакивание по полированной поверхности огромного тяжелого стола, заставленного вполне обычными предметами и аксессуарами делового человека высокого социального уровня. Положил трубку и кинул быстрый взгляд в сторону Георгия, который в ответ неловко улыбнулся.