Юрий Батяйкин - До встречи не в этом мире

Рассчитав траекторию падения лица татарской национальности, я с силой подсек его под обе ноги, так что башка его пришлась точно в таз.

В этот день в моей карточке появилась первая, такая нужная мне запись. Скоро я выявил странную привычку одного еврея по кличке Пейсах. Он мочился всегда в углу палаты № 1, что не особенно радовало проживавших там мужиков.

Обычно я подходил к нему неожиданно и, глядя прямо в глаза, говорил:

– Пейсах, пописай.

Пейсах покорно шел, как вы догадались уже, в палату № 1. Жалко его было, конечно. Но не в армию же идти. Мне также нравилось донимать дедушку «То-то».

Этот дедушка, стоило ему разозлиться, начинал страшно ругаться, причем не обычными и не матерными словами, а используя звукосочетание «то-то». Он и в мирной жизни использовал исключительно данный диалект, а поругавшись, накидывался на обидчика, точно зверюга какой или птица. Раз, застав его в туалете за дефекацией, я пригрозил ему в очкур:

– То-то-то!

Ответом был каскад «то-то», мало того: «тотошка» вскочил и, не отерев зад, понесся за мной по всему сумасшедшему отделению, опрокидывая мебель и отвешивая оплеухи санитарам. Он был силен, как большинство сумасшедших, и его не сразу скрутили.

С того дня он меня невзлюбил и, увидев, начинал ворчание на одному ему понятном «тотосском» языке.

В дурдоме заставляли, якобы для трудотерапии, клеить всякие пакетики, коробочки – в общем, тару. В это время мы с моим другом Рыжим занимались тем, что он филигранно показывал мне, как имитировать любые звуки на земле, а я бездарно их воспроизводил. От трудотерапии мы нагло устранялись – не убивать же нас!

Как-то меня отправили на рентген в сопровождении здоровенного санитара. Я подумал, что будет не лишним от него убежать. Я дернул. Он – за мной. Побегав вокруг корпуса, я «споткнулся» и упал. Тот дурила насел на меня, выкручивая руки. Происшествие скоро стало известно всей больнице. А вечером выяснилось, что в полубуйном отделении не хватает ножниц. Я непрерывно таскался к сестрам за анальгином для якобы нестерпимо круглосуточно болевшей головы и инструмент слямзил. Можно представить, что в состоянии натворить полубуйный больной, способный в любую секунду стать буйным, имея в руках ножницы. Шмон был такой, что сделал бы честь Берии. Ножницы тем временем мирно лежали в куче угля, куда я забросил их сквозь зарешеченное окно.

К ночи я подошел к санитару, который меня поймал, и задал ему задачку:

– Слыхал – ножницы-то пропали?

– Ну, слыхал.

– Смотри – не спи…

Много я там чего накуролесил. К примеру, не разрешал сумасшедшим смотреть определенные телепередачи… Но все это меркнет перед дружбой с гордым еврейским парнем – Григорием Роскиным. Гришка прославился в психушке тем, что просыпался рядовым Роскиным, а отходил ко сну в чине не ниже генерала.

Ему очень понравились мои идеи: выключать сумасшедшим телевизор и не разрешать подходить к кошке, которую мы объявили своей собственностью. Моя кровать была в коридоре, Гришкина – в палате. Ровно в 5 утра, как по будильнику, я просыпался и с еврейским акцентом вопил на все отделение:

– Гирша!!!

В ответ из палаты Григорий не своим голосом кричал:

– Юга!!!

Я кричал:

– Кошачка!

Гришка орал:

– Кошачка!

И весь дурдом вставал на дыбы.

Странно, как нам позволили провести военный парад? В один прекрасный день мы с Гришкой начали устанавливать реквизит. Врачи и сестры наблюдали за нами, делая пометки в тетрадях. Наконец, все было готово. Гришка взгромоздился на красиво оформленный стул, на котором было написано «ЛЕНИН». Я оседлал с применением «сбруи» самого здорового сумасшедшего, а за мной психи тащили привязанные к ним стулья и иные предметы, изображавшие танки и артиллерию.

«Подъехав» к Григорию, я развернул «лошадь» и голосом знаменитого маршала отчеканил:

– Товарищ Иосиф Виссарионович Сталин! Войска для проведения парада построены на Красной площади.

– Парад начать, товарищ Жуков, – прорычал Гришка, и «артиллерия и танки» двинулись в свой единственный боевой путь.

Рыжий с оркестром оформляли действо, а авиацию изображали психи с обувью большого размера в руках.

После главный врач задал мне массу вопросов относительно данного мероприятия. Однако венцом моего ганнушкинского творчества было ухаживание за заведующей отделением – женщиной решительной и очень красивой. Каждое утро перед ее обходом я мочил свои, тогда густые длинные, волосы и тщательно зализывал назад каждую волосинку. На шею я повязывал вафельное полотенце в стиле Серебряного века, так что, думаю, даже Игорь Северянин остался бы мной доволен.