Юрий Батяйкин - До встречи не в этом мире

Если долго смотреть, можно в сумерках
встретиться взглядом
с ирреальным пейзажем, что вечно присутствует рядом,
открываясь во мгле идиоткам, шутам и поэтам,
наполняя Россию снежинками, небом и светом.

Ибо, ежели что на земле и является Русью, —
это вечное небо, глаза, что измучены грустью,
да рождественский снег, что летит
над ночным озареньем
и ложится на землю сверкающим стихотвореньем.

Кто выбрал поэту
терновый венок
и нашу планету,
где он одинок,

где вечно он болен
и в трансе от бед,
и всем недоволен,
и плохо одет,

где ветром продута
его голова,
и где почему-то
он ищет слова,

печалясь и маясь,
на вид, как чума,
в стихи погружаясь,
как сходят с ума,

где в праздник и в будни,
помимо всего,
бездельником люди
считают его,

где жизнь уплывает,
и где, наконец,
его ожидает
печальный конец.

Я отправлю стихи в журнальчик,
Получу дорогой ответ:
«Уважаемый Мальчик с пальчик,
с сожалением пишем: нет…

В ваших строчках одни химеры:
то бессонница, то печаль…
Да к тому же не те размеры
и, неведомо чья, мораль».

И заплачу не от обиды,
что читал их дурак и хам,
чьи глаза, точно злые гниды,
проползли по моим стихам,

не от дуры смешной – природы,
изнасилованной скопцом,
а от глухонемой Свободы
с изуродованным лицом.

Кто Музу балует любовью
в часы полночной тишины,
кому на свете до здоровья,
как на верблюде до луны,

и у кого ни средств, ни платья —
лишь до зари мигает свет,
кому Поэзия – проклятье,
тот, может, истинный Поэт.

И чаще умники читают,
не доверяясь сволочам,
не тех, кого не выдворяют,
а тех, кто пишет по ночам,

не отдаваясь в каждом слове,
не ухмыляясь на бегу,
а оставляя капли крови
на подкрахмаленном снегу.

Снова праздничными флагами
изукрашена столица,
И снуют антропофагами
электрические лица.
По Тверской от Маяковского
мерно движется эпоха.
В Институте Склифосовского
нынче будет суматоха.
Такова у нас традиция —
пусть побу йствует природа!
И сторонится милиция
от Великого Народа.
А в Кремле звенят подносами,
стелют мягкие перины,
И с распущенными косами
в залах бродят балерины…

Друзья, наши встречи
не помнит трава.
Но в пасмурный вечер
я ваши слова

в коробочке черной
ловлю через страх,
хотя и ученый
на ваших слезах.

За липовой дверью
двойная возня,
но все же я верю,
что к вам от меня

сквозь смрадную крышу
доходит ответ,
хотя я вас слышу,
а вы меня – нет.

Не доверяйте секретов снам:
что для науки сон…
И, плавая по коротким волнам,
не поднимайте звон.

Не открывайте друзьям своей
тайны, что Вы – поэт.
И даже в дни, когда все о-кей,
на ночь гасите свет.

Не забывайте шагов в траве
для посторонних глаз,
и прячьте записи в голове
в неторопливый час.

Не забывайте, куда ведет
злая дорожка рифм,
чтобы, когда «светлый день» придет,
встретить его живым.

Где, как дворец на тракте, страждущим и усталым
вырос морской поселок, словно в пути мираж,
как по клыкам драконов, скал золотым оскалом
огненною лавиной мчалась заря на пляж.

Медленно застывая камнем на перстне Бога,
преображалось солнце в матовый сердолик,
и представлялась слабым ласковою дорога
в каждый непостижимый, то ли на краткий миг.

В небе ль, раскинув веер, им улыбалась туча,
время ль кадило лето к новому утру дня —
каждый себя бродяга там ощущал везучим,
с нежностью глядя в море, словно в зрачок коня.

А по ночам звенели там голоса в тумане,
в вечности рассыпаясь, словно снежки в снегу,
будто болтали кегли в дремлющем кегельбане,
смутно белея на темном, призрачном берегу.