Александр Миронов - Без огня

II
не потому ли время смертно
и не окончен разговор
что слово, как герой inferno
стекает в роковой зазор
и снова падает в безвестье
и воскресает невпопад
деяний наших бессловесье
творений празднословный ад
где словоблуды в пост играют
а празднословы в страшный суд
досье как трупы разбухают
и бомбы спелые цветут

III
и только слово что распято
сойдя во ад взыскует брата
лелеет кормит и хранит
от бессловесных аонид
о слава слову слава богу
распявшему собою ложь
еще немного бес немного
где все поймут и ты поймешь

Проницательный лев очарован крупой Ренессанса,
голубою мадонной с младенцем крупозным и влажным,
Велиаром глумливым в глубоких глазах белошвейки,
буржуазною пеной молочного Нового Света.

Президент голубей, погруженный в метафору мира,
величаво царил галльским гребнем на шумном Олимпе,
над куриной вознею согласий и разноголосиц
он следил колыханье зернистой и праздничной пены.

Жить надо все-таки верней —
от веры к вере.
Изысканный остаток дней
хранить в пещере,

изведанную горечь слов
творить и вторить,
телесный храм, разумный кров
нерукотворить,

сойти к теням своей души
Христом распятым
и смертных почестей лишить
смиренный Атом,

жить Богу, сотвориться вспять,
как учит Слово,
но попросить себя поймать
у Птицелова,

а здесь вразнос и невпопад
истаять душу,
в потопе дней ускорить ад,
взыскуя сушу,

как пресмыкающийся Ной,
как вопль Иова,
смиреньем персти земляной
привлечь Благого.

Как похмельный олень
я теку
на иссохший источник стола
а в Китае с утра
как всегда
совершились большие дела
ну а здесь – что ни день —
то печаль
то огонь то зола
Флорентийская тень
мои тихие сени сожгла

Сколько праздников!
Сколько естественной радости,
радужной пыли,
эйфории и мяса
на пике крутого поста!
Неужели и вправду мы кончили,
в самом конце – победили
с патриаршей подмогой,
с землицей в расцветших устах?
Как в цветном эпилоге
после той мелкотни хроникальной,
где лишь грохот и вой,
свист и крик, человек и снаряд —
все роится, все плещется,
все цветет чепухой зазеркальной —
разберись, где известный,
а где – неизвестный солдат!
Фарш волшебный из виршей и маршей,
из визга и пенья,
равноправные дети-застрельщики,
дети-стрелки…
Круговое терпенье, цыплячье сцепленье,
цветенье! —
Возлагают венки.
Возлагают венки.
Запах жирных нулей
заполняет прогулы сквозные,
черно-белые клирики
скорбной шеренгой стоят.
«Далеко ли идти
до блаженной страны Содомии?» —
так, должно быть, их спросит
цветной Неизвестный Солдат.
Словно в сказке дремучей,
конец захлебнется в начале.
Как в любовном безумьи,
связав родничок свой и род,
весь в анютиных глазках,
в крови,
в чешуе маргиналий
мертвый тянется к небу
и землю родную грызет.

ПУТЕШЕСТВЕННИК:
На крыльях мысли я переношу
свое беременное тело
Радищевым иль белоснежным мелом
и опускаюсь словно парашют
там где меня мой ангел оставляет
и всякий миг мне притчею бывает.

ХОР ДУРНЫХ НАСЛЕДСТВЕННЫХ ПРИЗНАКОВ (ДНП):
Гой!
Куда ты, молодец, летишь?
Гляди, оступишься ногой
и окаляешься другой,
а что получишь?

АВТОР
(тихо про себя):

Шиш.
(во весь голос):

И в самом деле все переменилось:
шиш получить теперь совсем не сложно.

ш – это мышь, шуршащий осторожно
с тоскливым и по бархату небес,
и – это труп веселый невозможно,
растекшийся для пакибытия,
ш – это в рот ползущая змея.

ПУТЕШЕСТВЕННИК:
Куда перенестись, в какое время?
В растерянности я – о, фаустово бремя!
Приди, о, дева, на свиданье
Платоново припоминанье,
всех помыслов императрица.
Кто здесь?

ФЕЛИЦА:
Се аз, твоя Фелица.
Благодаря моим урокам
ты будешь есть ножом и вилкой.
Озри меня косматым оком,
залезь в меня, как вошь, в бутылку.
Воспламенюсь и не погасну,
в твоих сетях я буду биться,
я так нежна и так опасна,
что даже конь меня боится.