Алексей Костричкин - Восточная западня

Дважды в одну и ту же
Мне уже не одюжить.

Мне бы в теплую ванну
С солью. А суры Корана

Понятны и без перевода.
Невод бросаю в воду —

Приходит морская тина…
У белого далматина

На шее черные пятна —
Как черные дыры. Обратно

Приходят все мои мейлы,
Почтовый голубь намеренно

Сбился с пути. Скотина.
И снова приходит тина.

Фиговые листы
Не на своих местах.
Время читать посты —
Лента врагов пуста.

Катится шар земной,
Выбитый из-под ног,
Чокнутый город мой
Выжить меня не смог.

Выжать меня не смог,
Может быть, не хотел?!
Атлас моих дорог
Выброшен не у дел.

Толстые караси
Верят в зеркальность вод,
Сколько ни голоси —
Вряд ли отыщешь брод.

Плещешься в пене дней,
Лопая пузыри,
Я утоляю в ней
Жажду на раз-два… три.

Вот и ты, как всегда, с вот таким выражением глаз,
С вот таким идиотским восточным прищуром,
Не умея понять, просто чувствуешь, что в этот раз
Отражается в зеркале чья-то чужая фигура.

В незапамятный день или утро, а может быть, ночь
Мы вдвоем, нараспев, смаковали длинноты.
За окном таял снег, и казалось, мы оба не прочь
Ощутить это странное неощутимое что-то.

Исповедуя плавность течения мартовских вод,
Шла весна, провоцируя всплески эмоций.
Загибая края, мы читали ночной небосвод,
Понимая, что все даже нам просто так не дается!

Проверяя на ощупь неровные маковки гор,
Вспоминали твое косолапое детство.
Сероглазое море глядело на горы в упор,
И, казалось, противилось нашему с ними соседству.

И точеностью рифов, а может, неточностью рифм
Раня пятки, пятнали собой покрывало,
А потом по ночам, можжевеловый дым воскурив,
Наблюдали, как солнце, укрывшись волной, засыпало.

Когда-нибудь ты вспомнишь обо мне!
Когда-нибудь, это без сомне —
Ния. Не ты, а кто-нибудь другой
Окажется у бога под рукой

Горячей. Может это хорошо?!
Пришла зима и снова снег пошел,
Пошел и я туда, куда глаза…
Туда, где все случается из-за,

Не через и не как-то там еще.
Я тут все стало чересчур общо
И разницы уже не ощутишь,
Когда ныряешь, а когда летишь.

Опять зима. Щетинистый январь
Щекой колючей трется о прохожих,
Пятнает окна заводская гарь,
И полумесяц не спешит из ножен.

В арбузном небе нет свободных мест —
Оно течет, пролившейся гуашью,
И горизонт, похожий на насест,
Ждет постояльцев, диких и домашних.

По этой карте выход не найти,
Февральским льдом покрыта мостовая,
И все бегут по скользкому пути,
От моды ни на шаг не отставая.

Вера, ты безнадежна!
Ведь ты же игрок со стажем!
Лежать бы тебе на пляже,
Растапливать жир подкожный,

Где-нибудь на Гоа, скажем,
Валяться в пыли дорожной.
А ты же?! Да все туда же!
И совесть тебя не гложет.

Была бы ты помоложе,
А так – не придумать гаже!
Устал я от этой лажи,
И это меня тревожит!

Подумай, что люди скажут?!
С тобой что не нажил – прожил.
(Уходит начальник стражи,
Ему рукоплещут ложи!)

Седые парки сматывают нитки,
Как удочки и навостряют лыжи.
Великий боже, все твои напитки
Я пью до дна. И делается жиже

Февральский снег на мартовском припеке.
Размазывая слякоть по асфальту,
Идут таджики, путая все сроки,
Звучит концерт для голоса и альта

В одном из окон. Солнечные блики
Бросаются с разбега на прохожих,
Забрызгивая мир многоязыкий
Мурашками, бегущими по коже.

Я перечитываю почту,
Как пересчитывают шрамы,
Я не желаю знать того, что
За рамками оконной рамы.

Я измеряю степень риска
Тротиловым эквивалентом,
И удаляю то, что близко
Из обновляемой френдленты.