Андрей Поляков - Китайский десант

желтизна где-то около года,
журавлиное слово —
«свобода»,

и осеннее слово —
«любовь»,
и дождянок отцовская кровь…

Отвечай,
дождевая красотка,
хороша ли
с мороженым
водка?

Ты ли —
ласточка
в сердце пустом
с косоватым
китайским хвостом?

Ты звезда,
бузина
или птица,
дождевая под кожей
водица?

Что ты видишь,
куда ты не спишь?

Я не знаю тебя,
говоришь?..

Соседка, прекрасная
сзади,
чтоб выше чуть-чуть поднялось,
уснула светиться
на белой кровати,
а всё остальное
во сне началось:

летает ли
бабочка-чашка,
кончает ли
ветка – дождём,

где я восклицаю
«Китайцы!»,
«Наташка!»,

а ты говоришь
«Подождём!»,
«Подождём!»

Днём
идём
в Эдем

день и день,
и день,

и нет —
тени…

и нет —
ни тени,

ни слова
тени —
нет…

в медовом
Эдеме —

осени́,

и размером,
и морем зари:

а пелена —
нелепа!

С испуганным сердцем в груди
пойдём от себя впереди —
пойдём-ка,
походим
ногами,
как птицы
летают
над нами,
которые,
если идём,
то песню о гриппе
поём:

«Девочка-дура и мальчик-читай
спят в облаках,
наигравшись
в Китай!»

По-другому:
«Девочка-насморк и мальчик-чихай
спят на луне,
не играя
в Шанхай».

На травы́ желтоватый холм
мальчик в пыльной одежде
подымается дымным полуднем
не постареть в надежде,
и вдруг —
от слабости

КРИЧИТ,

зубами
верещит,

о чём язык
в рукав
молчит,

до горечи
молчит:

«Бог —
строг,
а вещи —
зловещи,

солнце —
не блещет,

не весел —
итог!»

На сухой дороге
куст явился в Боге.
Куст возьми и говорит:
«Вдоль меня огонь горит
близким Бога следом,
красным цвета светом.
А ты, пустыня,
на высоте песка —
сама ещё богиня
и жёлтая твоя рука,
и жёлтая
(тяжёлая)
и жёлтая твоя рука!..»

Пучок сухой полыни
верёвочкой свяжи,
и вот на это слово
– «ПОЛЫНЬ» —
как руку, положи.
А я Китай забуду,
забуду навсегда,
и о Китай не вспомню
везде и никогда,
а если даже вспомню,
то как песок,
звезда,
мотылёк, холмы,
подруга
и чужие города.

Крапивой богатые, боги
стояли у пыльной дороги,—
над ними кружил мотылёк,
как город Монголы, далёк.

Под солнцем какого-то цвета,
на жёлтых, как свечи, холмах
мы выткали травы и ветер,
и ястреба с солью в глазах.

Родная подруга-погода,
ты светишься августом года;
погода, вот здесь подними,
а я – расстегни и сними!

Давай разобьёмся по двое,
пойдём, как соседи, домой,
чтоб воздуха знамя сухое
дрожало двойной головой.

За осенью поля и леса
блестит золотая завеса;
как дольний полёт мотылька,
соседка светла и легка.

Золотая орда, ты моя золотая орда, я тебя не верну, ни за что я уже,
никогда!

С монгольской марки золотописьма
играет рыб, а крыс – недоказуем
сквозь валенок славянского ума,
где листья осень сеет,
образуя
вечерний цвет
отсюда
сентября
туда,
куда
желтеют рукавами
крысиный рыб,
Таврида корабля,
жидовка-речь,
монгольская рубля
и прочие,
которые —
мы сами.

Полгода бледными, как длинными, ногами
погода августа гуляла над полями,
и журавлями в воздухе звуча,
во всём светилась осени свеча.

Мне было ветрено, мне было неприятно,
я видел в воздухе мелькающие пятна,
лохмотья Хроноса, желтевшие на вид,
платочки ветхие в руках у Пиэрид.

А ты? А я? А родина вторая?
Смотри, над крышами вот этого Китая
царица рыжая бежит наискосок,
прикрыв ладошками осиновый листок!