Сергей Стратановский - Оживление бубна

– Казнь отменяется, Бог простил Урмана, – сказал он. И тут Бекет проснулся.

Сырой осенний рассвет еле-еле проникал сквозь бычьи пузыри на окнах. К утрене еще не звонили, голышня и старец-воспитатель блаженно спали. Бекету захотелось разбудить их и рассказать про свой сон. Уже месяц он жил в монастыре, и за это время казнь Урмана ни разу не снилась ему. Хорошие отношения с голышней у него установились быстро: почти все были младше и слабее его. Единственный его ровесник, избранный верховод, попробовал его задирать, но был побежден в первой же драке. Сироты признали главенство «ордынчика» и сильно зауважали, узнав, что он умеет скакать на коне, владеет мечом и стреляет из лука. Монахи и послушники, кроме Андрея, продолжавшего глядеть на него волком, тоже приняли Бекета благожелательно, к тому же все знали, что ему покровительствует игумен и что игумен сам будет его крестить.

Зазвонили к утрене. Сироты и старец-воспитатель проснулись. После короткой молитвы все умылись у бочки с водой, стоявшей рядом с порогом во дворе. Времени, чтобы слушать сон, не было: спешили в храм. После утрени Бекет подошел к отцу Иосифу и рассказал ему сон.

– Вот Господь и дал знак, – сказал игумен. – Ты уже на второй ступени лествицы – дальше подъем легче будет. Сегодня же окрещу тебя. Не будет больше Бекетаб – будет послушник Иоасаф.

– Почему я буду Иоасафом, ата?

– Царевич был такой в индийской земле. Был в язычестве воспитан – ничего не знал о Господе. Но Господь послал к нему старца Варлаама, и этот старец святой наставил его в нашей вере.

– Скажи, ата, а мои родители и мои братья могут спастись?

– Если будешь молиться за них, то смилуется Господь…

– А за бия Бурлюка можно будет молиться?

– Можно, но не чужой молитвой спасается человек, а своей. Я не знаю, какой замысел Божий об агарянах. Может быть, дети или внуки их спасутся, если примут нашу веру.

– А если не примут?

– Слово Божие сильнее меча. Вот позволит хан строить монастыри в своей державе – тысячи обратятся. Ну, а кто не обратиться – тот ветвь засохшая. Как ветвь и сгорит.

В этот же день отец Иосиф крестил Бекета, и с этого дня он стал послушником Иоасафом, но поскольку многим было трудно произнести это имя, то чаще его стали звать проще: Асафом. Игумен объявил, что сам будет его духовником. Он взялся учить его славянской грамоте, и Бекет-Иоасаф вскоре сам стал читать церковные книги и приохотился к ремеслу переписчика. Это тоже поставило его в особое положение в обители: послушники все были неграмотны, а из монахов умели читать и писать лишь несколько человек. О будущем пострижении в иноки отец Иосиф не заговаривал и, когда новый послушник спросил его об этом, ответил так:

– Сам думай. Можно и в миру Богу служить, хотя, по-моему, нет житья лучше иноческого.

Чем больше Иоасаф узнавал своего духовного отца, тем больше тот восхищал его. В Орде таких людей не было. Монашеская жизнь должна была быть, по мысли отца Иосифа, непрерывным восхождением к Богу, но инок, считал он, не должен слишком удаляться от мира. «Ворота в мир, – говорил он, – открытыми держать надо. Народ-то, на образ иноческий глядя, лучше станет». Главным в монашеской жизни игумен считал молитву и труд. «В руках работа, в устах молитва» – было его любимым присловьем.

Монастырь при нем стал обширным хозяйством: в нем были столярная и бондарная мастерские, мастерская по плетению лаптей, яблоневый сад, который монахи называли «раем», пасека, а за стенами – поля. Все, что производилось, выращивалось, собиралось, то или выгодно продавалось, или копилось на «черный день». Отец Иосиф лично управлял всеми хозяйственными делами, и монастырь при нем богател. Когда его упрекали в стяжательстве, он обыкновенно отвечал:

– Стяжаю, чтобы расточить, а у кого нет ничего, тому и расточать нечего будет.

И действительно: в голодные годы обитель открывала свои закрома и монастырь кормил полкняжества. Деньги тоже не лежали у него мертвым богатством: на них отцу Иосифу удалось выкупить многих людей из ордынского плена. К пустынножительству он относился с недоверием и, хотя и не отрицал его, говорил так:

– В пустыню идут Бога услышать. А как услышал – не таи: иди к людям и расскажи, что услышал.

От странников, подолгу живших в обители, Иоасаф узнал, что в других монастырях живут и молятся по-другому. Особенно взволновал его разговор с одним паломником, о котором говорили, что он побывал на святой горе Афон. Странника этого прозвали в монастыре сухопьяным за странность речей и пронзительный, будто испытывающий человека, взгляд. Как-то раз он пилил с этим сухопьяным дрова и, когда во время короткого отдыха прочитал вслух молитву, тот сказал ему: