Сергей Стратановский: Оживление бубна

ЛАМА:
На пути богатырском
Не отыщешь ты истины,
смелый Гэсэр, не надейся.
Кем становишься ты,
победив огнеокого тигра
И надев его шкуру?
Сам похожим на тигра становишься.
В ткань всей жизни страданье
вплетено незаметными нитями.
Все страдают… Боги – и те страдают…
Темно-красная страсть —
вот что нас вовлекает в боль жизни.
Победи эту страсть
и с дороги желанья уйди.
Сделай это, Гэсэр,
и тогда, после смерти своей,
Вновь родившись,
ты в Шамбале дивной жить будешь.

ГЭСЭР :
Не одно лишь страданье —
радость жизни, желание жить
В моих жилах селились…
Но и ненависть тоже селилась,
Сердце делала черным…
Ненавидел я ханов,
с Желтой реки к нам пришедших с войском,
Нашу землю топтавших
и жену мою взявших в плен мерзкий.
Ненавидел я их, но потом,
Победив их, – помиловал.

ЛАМА:
Что ж… Одну из страстей
одолеть ты сумел, богатырь.
Победи остальные
и мир этот страстный отринь.

ГЭСЭР :
Не смогу… не сумею.

Вот и состарился
Я, Нюргун-Боотур,
Серединной земли богатырь стремительный.
Мои руки дрожащие
меч не поднимут уже,
И глаза хуже видят.
Сбросить бы с плеч
лет, эдак, тридцать мне,
Я б скакал на коне
И мечом своим грозным
свершителей зла поражал.
Много побед одержал
я в своей жизни
над Нижнего мира исчадьями,
А теперь вот устал,
а устал, потому что состарился.

Ну, а там, в тьме подземной,
в огнемутной воде, как и прежде,
Зарождаются чудища…
Сыновья мои, внуки – не я —
Будут с ними сражаться,
и, наверно, века продолжаться
Будут войны со злом,
потому что мир Нижний, мир хищный
Никогда не исчезнет.

ОНА:
Я – Дохсун-Дуйаан,
дух злокозненный, дева неба,
Насылаю напасти
на людей и скотину на пастбище.
А была я красавицей,
дочкой любимой была
у отца моего Омогона,
Человека богатого,
хозяина стада немалого.

ОН:
Имя мое – Эллэй.
Я – царевич татарский,
с отцом убежавший от русских
Далеко на восток
до истока реки полноводной,
Свои воды несущей
к великому морю холодному.
И сказал мне отец:
«Я умру здесь сегодня, Эллэй,
Ты же вниз по реке
догреби до людей, зла незнающих.
Обживись там, женись,
но такую найди, что родит
Много детей, телом крепких.
Знай, Эллэй,
что могучего, нового племени
Будешь ты прародителем».

ОНА:
Он приплыл на коряге, рекой многоводной,
весь грязный,
Голый, голодный…
Мы одели его, накормили,
Трав отваром поили,
и стал он у нас стада сторожем,
Стал работником скромным
у отца моего Омогона,
Но я чуяла сердцем,
что был он царевичем прежде.

ОН:
Двое их было: две сестры – Омогоновы дочки.
Двое их было: красавица и дурнушка.
Знал я, как можно узнать,
кто же будет из них многодетной.
Подглядел я украдкой,
как мочу изливают на землю
Поутру обе,
и по пене в моче сразу понял,
Что женюсь на дурнушке,
что только в нее мое семя
Влиться должно,
и новое сильное племя
Из ее чрева выйдет.

ОНА:
Он глядел на меня,
как глядит гуртовщик на скотину.
Он меня оскорбил,
он моей красотой пренебрег.
И вошла в меня боль:
нелюдимой я стала и дикой.
Ночью, плача, бродила
и вскоре на небе навеки
Поселилась и сделалась духом злокозненным.
Быстро я постарела,
быстро юность сменила на месть
Всему племени нашему.

Ты меня разлюбила, Еленны.
Ты на русского смотришь, моя Еленны.
Ты ему отдать свое тело хочешь.
Я же, чукча оленный,
не нужен тебе Еленны.
Худо мне, Кымылькуту.
Худо мне на земле,
в Серединном мире.

И пошел я к шаманке,
к Чарего пошел, всем известной,
Рассказал свое горе,
и сказала Чарего в ответ:
«Не печалься, не плачь:
снова будет твоею Еленны,
Если сделаешь так,
как скажу я тебе, Кымылькут.
Появись перед ней,
когда будет мочиться за чумом,
И скажи ее сердцу —
пусть выйдет оно из нее
Со струею мочи,
и тогда сапогами топчи
Ее черное сердце…
Пусть оно поорет, болью мучась,
И от муки – полюбит».
«Нет, – сказал я шаманке, —
не хочу я в кричащую рану
Превращать ее сердце…
Боль не вернет ее мне.
Пусть уйдет она с русским,
пусть отдаст ему то, что недавно
Мне, любя, отдавала.
Пусть сделает это, а я
На край жизни отправлюсь,
туда, где земля к небу ближе,
И залезу на небо,
покинув навек землю злую».