Олег Юрьев: Стихи и другие стихотворения

розоперстье прованское, сладкое, как керосин, —

всё отливается в сизомолочном стекле
поперечного воздуха; и если долго глядеть на скалу,
то из окон в скале
выйдут ласточки-люди и поползут по стеклу —
направо и в рост,

а лодочки-птицы, голýбки, сестра за сестрой,
крыльями быстро скрипя, полетят под горой
на ущерб и налево – во мглу виноградных борозд;

и провожатый жужжащий замолкнет.

полусумраком полны
полусомкнутые купы
снизу – вдоль заострены
сверху – поперечно тупы

снизу – хлещут второпях
длинноплечие мотала
сверху – блещут в тополях
искры белого металла

снизу косная вода
в прорезиненных прорезах
сверху – полыханье льда
и негромкий гром железок

едем-едем в полумгле
по сверкающей дороге
снизу – небо на земле
сверху – море на пороге

Спустился сон еще до тьмы
на сад, закрывшийся руками
своих смутнобелеющих камней.

Мы засыпали стариками,
а просыпаемся детьми
и даже лучше, кажется, – умней.

Над садом шелк небесный туг
и солнечно круглеет боком
над твердым шевеленьем вод —
последний щелк, последний стук,
и вот, как в выдохе глубоком,
корабль, шар и сад и небо поплывет —

тогда очнемся и начнем,
гудя свежеподдутой пневмой,
о человечестве ночном
и о России полудневной.

изгибаясь как пила
река в небо заплыла

и где она заплыла
пыльной пеленой
вылеплен из пыла
алый шарик ледяной

и где ракета взмыла —
ускользая вслед
вырезан из мыла
оплывающий свет

как бездымный порох
как бездомный прах
пар парит вращающийся
на двойных ветрах

и никуда не деться
от бездыханных вьюг
даже если с дамочками
улететь на юг —

на мазутных пляжах
не пересветить
мрáмористость ляжек
известковость тить

даже и на поезде
даже из ума
из-за того что тьма везде
и везде зима

вставшая на два угла
зима в море заплыла

как в оплетенные бутыли
в деревья розлили луну
а чуть оглянешься – не ты ли
скользишь перекошенный по дну?

и свет сквозь ветки заголенный
и ветер в дереве пустом
и вечер белый и зеленый
и скрип и шорох и стук и стон

за полоненною луной
в слезах – бежать – в одной сорочке
в заполоненное луной
тьмы облако без оболочки

остановиться не дойдя
до круга света и распада
и в черных пóлосах дождя
среди – застыть – глухого сада

и засыпая до весны
свежо и горько пахнуть тленом
в зеленых волосах луны
плечом смутнея и коленом

Я забыл эту зиму, слюдяную грозу,
от нее даже дыму не осталось в глазу,
даже в горле – намокшего меха.
Двадцать лет я не помнил ни сон, ни слезу,
ни растущую в сердце ледяную лозу,
ни под сердцем жужжащее эхо.

Двадцать лет я не помнил и столько же зим
этот сладкий, прозрачный и плачущий дым,
этот запах прощанья и страха.
Двадцать лет мы – почти что незримо – кружим
и над садом седым, и над рядом чужим
в плотном небе слоистого праха.

Что ж, пчела дорогая, теперь ты – сама,
оттого что кончается эта зима,
оттого что исполнились сроки.
Неслучайно опять зазвенело ледком
незнакомое небо, чей холод знаком —
скоро в сердце подтает иззубренный ком,
скоро снова откроется путь над летком —
и свободы шажок неширокий.

где лишéнный багряницы
сквозь пустые провода
парк чернеет в никуда

взяв перо у голубицы
с разгромлённого гнезда
быстрым почерком убийцы
пишет пóд ветер вода