Николай Байтов - Что касается

Луг вон румянцем окрасился,
брезжит в туманах заря.
Зря ты, товарищ, окрысился,
Распетушиться пора. —

Тяжкую дрёму взбить крыльями,
крикнуть до самой Москвы.
Видишь, какие обширные
дали явились из мглы.

Речки, овражки, болотины,
пашни, пригорки, леса.
Трудно понять, где тут что-нибудь.
Твёрдо ручаться нельзя.

Сканнер сканирует скатерть.
Принтер копирует пир.
В сумме какая-то пакость.
В небе какая-то пыль.
В сумерках светят отбросы:
бритва, петарда, гондон,
С клипера сходят матросы —
скрипка, гитара, гармонь…

Есть у меня на примете
добрый приятель один.
Кликну его в Интернете —
встретимся и посидим.
Пусть даже он в бескозырке —
это всего лишь игра.
Девушку в красной косынке
нам не забыть никогда.

Прощайся бережно со мной
и береги воспоминанье:
пустое зеркальце, как ноль,
и дым, текущий по спирали.

Лизнув шершавый шёлк огня,
я между пауз ноты вдуну.
Но это не о том, как я,
искомый в данную минуту,
внимательно прикрыл глаза:

письмо Татьяны предо мною.
Сползаю в яму бреда Молли.
И лома дребом вью сполза —

Лиса аскета в Киев вела,
хвостом заметая след.
Зря думаете, что её дела —
всегда непременно блеф.
Лиса наивна. Она – дитя.
Её вероломно ловить нельзя.
Она, словно синичка, свистя,
с ладони хватает хлеб.

В пещерах киевских – свечки, мрак,
нетленье и сладкий тлен.
Лиса аскета сюда привела,
хвостом подметая след.
Лиса прелестна. Её пути
поэтому и неисповеди —
мы можем, конечно, её схватить, —
но нет – немыслимо! – нет!

Со свечек течёт ароматный воск.
В пещерах холод и мрак.
Вглядываешься: здесь рядом Бог? —
Странно, но это так.
Вглядываешься в глаза лисы —
они наивны, они ясны,
лишь хвост заметает твои следы,
покачиваясь им в такт.

Пожелтели парки.
В этот день осенний
Мура ходит с Ксеней
по горам близ Лавры.
Бледными губами
говорит, обрадована
или нет – обманута

медными дубами
с фотоаппаратом…

Только в этом старом
вот фотоальбоме
Муриной любови
пожелтели кадры.

Забвение: сначала дымка,
а там и дырка.

Похоже, нам гордиться нечем.
Но кто же вечен?

Как много дырок незаметных
средь незабвенных.
Но праведники [1]? – Что ж, допустим.
Даже обсудим. —

Как без имён растёт их толща, —
обсудим молча.

Когда б мы жили под луной,
нам не было б конца и края.
Из тени в свет перебегая
незатухающей волной,
мы без вреда неслись бы мимо
фосфоресцирующих форм,
как некий неделимый фон,
в ловушки смыслов не ловимый,
или безликий длинный хор,
с закрытыми поющий ртами…
Но солнце, перебив волну,
вгоняет в грани очертаний,
и, жёсткий облик наш чеканя,
душу текучую к нему
приковывает на мученья.
И скука познанного зла,
и суд, и казнь, и разрушенье
глядят нам, пойманным, в глаза.

Есть поэзия чувств, но увы – даже там
не бывает метафор без слов.—
Алиб Юля любила Надежду Джедан,
подарила на память брелок.

Тот брелок, а с другой стороны – тот кулон
интегральный имел калибр:
её девичий вход он под острым углом
закрывал для небесных игр.

Колокольчик, а с другой стороны – камертон,
он всегда звенел в резонанс.
Он, как джокер, пальчиком перед ртом
свою тайну держал, резвясь.

Как словесный жетон в буриме, он держал
в том же тоне другие слова.
И кого б ни встречала Надежда Джедан,
Алиб Юлю любила она.

Комсобежец, горбеженец, соцренегат,
моя прелесть, как черви в стихах:
её серьги висят до колен иногда,
как тяжёлые пики в степях.
На рассвете ей регент принёс чертежи,
жертва лжи, шантажа и интриг.
Подписать интерьер приходские тузы
приложили труды и дары.